подчерёвок с чесноком, пластиковая коробка с варёной картошкой, обжаренной с луком, солёные огурцы и малиновый пирог. Я бросил куртку на листву, и мы сели на тёплую землю обедать, слегка соприкасаясь плечами. С девушками я обычно не робел, но в этот раз мне не хотелось испортить возвышенную красоту момента. Поэтому Даша чувствовала себя в полной безопасности и после обеда начала резвиться, бросая в меня сухие листья. Я швырнул охапку листьев в ответ, девушка закинула листья мне за шиворот, и мы, смеясь, покатились по листве на дно воронки; скоро Даша вся, от волос до кроссовок, была в сухих буковых листьях. Я наслаждался её раскрасневшимися щёчками, видом задравшейся пайты, открывшей мне узкую талию, и секундными прикосновениями горячих ладоней. Но всё равно прижать девушку к себе, поцеловать её я не мог — это казалось мне кощунством. Я не мог представить, что снимаю с неё одежду: Даша словно светилась посреди сумрачного холодного леса.

Между тем, уже вечерело — по склону воронки гулял холодный ветерок, стало зябко, и я поспешил разжечь костёр. Мы сели у огня, я открыл пачку американских сигарет и закурил. Дым табака смешивался с запахом горящих буковых веток. Даша начала заплетать мои длинные волосы в косички, было щекотно и приятно, волосы пахли дымом. Мы согрелись, выпили ещё вина и никак не могли уйти, хотя почти стемнело. Наконец, пересилив себя, я залил костёр, мы собрали вещи и вернулись на тропу.

Вышли на дорогу у приюта «Точка» уже в полной темноте. Я начал искать Ишачью тропу, чтобы спуститься в Перевальное, и после получаса блуждания у пещеры Эмине-Баир-Хосар отыскал небольшой тур, пирамиду из камней, обозначавшую поворот. Тропа уводила на холм, над которым сияли огромные серебристые звёзды. Под ногами шуршала сухая прошлогодняя трава, справа и слева виднелись чёрные провалы обрывов, и казалось — мы идём по мягкому травяному мосту к звёздам и больше никогда не вернёмся к прежней жизни. Прошли вершину с триангулятором, и удивительное наваждение пропало — внизу сверкнули огни села и освещённая фонарями троллейбусная трасса. Спускались медленно — тропа стала каменистой, сыпучей. Потом нас услышали собаки, залаяли, и к одиннадцати вечера мы стояли на безлюдной остановке. А потом появился троллейбус, с совершенно тёмным салоном, и открыл для нас переднюю дверь — оказалось, он отвозил рабочих в Перевальное, а теперь возвращался в город. Мы оказались одни в салоне и поехали без остановок. Даша спала у меня на плече, а я смотрел на редкие огни посёлков, холмы и огромные звёзды над холмами.

Гриша взял билет в Киев на пятнадцатое апреля, а вечером шестнадцатого мой друг вылетал в Америку. Нужно было срочно искать новое жильё, до конца месяца оставалось два дня. Мы отдавали сорок долларов за аренду однушки, и Гриша вносил большую часть оплаты. У меня никаких сбережений не водилось, и я не смог бы оплачивать квартиру самостоятельно, только времянку или комнату. В этот раз мне хотелось поселиться поближе к школе. Формально я работал в селе, но город за последние десятилетия так разросся, что его граница с селом совсем стёрлась. Из нашей квартиры я пешком доходил до школы за сорок минут. Грише переезд в село был не очень удобен, но из-за двух оставшихся недель он не стал со мной спорить. Мы начали ходить по улицам, стучать в калитки и спрашивать, не сдаётся ли комната, но везде получали отказ. Порядком уставшие, мы подошли к мужикам, которые забивали козла под туями у сельсовета.

— Мужики, нам бы с другом комнатку найти на длительный срок, может, вы знаете, кто сдаёт?

Один из игроков, грузный, с большим кадыком, поднял на меня водянистые глаза:

— Пить будете? И девок, небось, приведёте? А ещё, судя по вашим курткам, и хэви-метал врубите ночью?

— Так и сделаем, — рассмеялся я.

— Я не всегда в этой дыре жил. Чтоб ты знал, я как-то свою аппаратуру Армену Григоряну давал для концерта.

Гриша присвистнул.

— Ну пойдём, молодая шпана, — мужик закашлялся, сплюнул на землю, схватил пакет и повёл нас за задние Дома культуры узким проходом между домами, заросшим свежей травой.

Тропинка привела к большому одноэтажному дому на краю села, на крыльце нас встретила красивая худая женщина лет сорока с безразличным взглядом.

— Это сиделка моя, Валя, — пояснил мужик, — делает уколы. У меня рак, надеюсь до зимы дотянуть. Но вас это особо не касается. Могу предложить отапливаемую времянку с душем и туалетом. Денег много не возьму, всё есть — а вот тёплая компания не помешает. Кстати, я — Валентин.

Во времянку поднялись по скрипучей лесенке. В маленькой веранде поместились столик с пепельницей, старое кресло и шкафчик с книгами. Гриша схватил первую попавшуюся книгу и уселся с ней в кресло, закурил:

— Вадик, глянь комнату сам, ладно? Я тут Набокова нашёл, почитаю.

Мы с Валентином прошли через небольшую чистую кухню в комнату, в которой стояли две кровати.

— А теперь — сюрприз! — Валентин плотно зашторил окна и снова закашлялся, согнувшись.

Потом выключил свет. На потолке проступили созвездия, нарисованные светящейся краской.

Жить рядом с больным незнакомым человеком совершенно не хотелось, но выбора не было, и мы через день перевезли вещи во времянку. У нового дома имелась ещё одна черта — он стоял рядом с полотном Днепровской железной дороги, и всю первую ночь я подскакивал от звука проходящего поезда.

Глава 6. Вареничная паранойя

Не стоило заселяться в этот дом. Только проходит один состав и я начинаю засыпать — идёт другой. Поезда тревожат, волнуют, зовут всё бросить, запрыгнуть в товарняк и ехать куда-то на север. Какая-то странная чувствительность появилась. А ещё ночью начинает стонать Валентин, и пока сиделка не сделает ему укол обезболивающего, я лежу и слушаю стоны. Дни и ночи стали тревожными, и я не могу понять, откуда приходит эта тревога. Как будто отовсюду сквозит, хотя в комнате тепло и комфортно. Встаю с постели, открываю бутылку с пивом, сажусь на крыльцо. И каждую ночь, когда Валентин затихает и наступает часовой промежуток между поездами, я вспоминаю дни, когда моя душа была во власти оккультных