— Винтовочные гранаты! Не боись, разброс большой, а по движущейся цели вообще бесполезные! — успокоил я ребят, подскочил к правой пулемётной башне, постучал по броне и, указывая рукой направление стрельбы, заорал:

— Не давай им шевельнуться.

Стрелок отреагировал мгновенно. Развернул башню в указанном направлении и стал полосовать склон длинными очередями, вспарывая снежную целину вместе с телами молодых финских солдат из подразделения ружейных гранатомётчиков.

— Поехали! — крикнул Женька, закинув тяжеленный домкрат в ящик с ЗИПом, и скрылся в орудийной башне.

— Пристегнуть лыжи! — скомандовал я бойцам и запрыгнул на броню.

Сил идти уже не осталось.

Взревев мотором, танк резко дёрнулся с места, набирая скорость. Лейтенант высунулся из башенного люка:

— Давай внутрь, Семёныч!

Я лишь отрицательно мотнул головой.

Двадцатипятитонный трёхбашенный монстр, щедро поливая фланги огнём из пулемётных башен, двигался по заснеженной дороге в сопровождении пятерых лыжников. Разглядев впереди тёмные очертания наскоро сооружённого финнами завала, я постучал по броне и заорал в открытый люк:

— Жарь всё, что осталось, но разнеси этот медвежатник к едрене-фене! Не останавливайся!

Едва ли не одновременно громыхнуло башенное орудие танка и затарахтел вражеский станковый пулемёт. Который, впрочем, сразу же и заткнулся. Замирая перед каждым выстрелом, танк расстрелял последние шесть снарядов, разнеся, как я и просил, к едрене-фене финский заслон. Я махнул рукой, и все пятеро бойцов ринулись вперёд расчистить преграду и добить выживших. Вспыхнувшая было стрельба тут же стихла, видимо, немногим отважным финским воинам удалось уцелеть после обстрела. Навстречу выбежал сержант Рышков и знаками показал, что путь свободен.

Танк снова взревел мотором, и тут рядом раздался взрыв. Планета немного притормозила своё вращение, и меня медленно подбросило в воздух упругой волной горячего воздуха. Возмущённая вселенная, стремительно ускоряясь, закрутилась в тугую спираль размазанных звёзд и вдруг свирепо врезала по мне молотом искривлённых галактик.

Придя в себя, я сразу понял, что у меня всё цело. Только звон в голове был такой, будто снова уронили колокол с нашей церкви в селе Воробейня, что под Почепом. Я попытался нащупать рядом оружие и слегка приоткрыл глаза. Откуда-то издалека, из-за речки, донёсся еле слышный голос:

— Успокойся, родной. У тебя всё на месте. Только вставать нельзя, контузия тяжёлая. Поспи ещё. Сейчас укольчик сделаем. Шурочка, приготовь два кубика морфина…

— Таня! Танечка, милая… — прошептал я одними губами, утопая в стогу душистого свежескошенного сена.

Родная Воробейня. Красивый большой дом у реки на краю села. Залитый солнцем двор, и я, ещё мальчишка лет семи, задремавший под навесом после грибного дождя, умаявшись на прополке грядок, вижу во сне старшего брата Стефана.

В феврале 1917-го, когда Николай Кровавый отрёкся от престола и с офицеров посрывали погоны, Стефан воткнул штык в землю и отправился домой. Хватит, навоевался! Но был почти сразу отмобилизован в Красную Армию, прошёл всю Гражданскую и закончил войну в польском плену, чудом уцелев в том жутком походе Тухачевского летом 1920 года, когда все войска Западного фронта РККА, с трудом вырвавшись из окружения под Варшавой, с огромными потерями отступили в Белоруссию. А в конце сентября, в ходе Неманского сражения, под Лидой была полностью разгромлена Третья армия Лазаревича. Большая часть её бойцов попала тогда в концентрационные лагеря Тухоли, Брест-Литовска и Стржалкова, выжить в которых было посложнее чем на фронте. Кто и когда спросит с поляков за жизни десятков тысяч русских мужиков, погибших в польском плену из-за голода и холода; от ран, эпидемий, издевательств и казней.

Я просыпаюсь и, протерев глазёнки, вижу посреди двора измождённого, небритого солдата с поседевшими глазами, в выцветшей старой шинели. Сёстры выбегают на крыльцо, замирают на мгновение и тут же с криками: «Стефан вернулся!» бросаются к нему. И хотя его забрили в солдаты в самом начале империалистической, когда мне едва исполнился год отроду, я его узнаю. Но отчего-то медлю подойти.

— Родные мои! — опустив котомку на траву, тихо произносит он, обнимая сестёр.

И лицо его вдруг светлеет. Я даже почувствовал, как легко он вздохнул, словно мину обезвредил.

— Мама! Стефан вернулся! — верещат сёстры на всё село.

Высокая, стройная, с чёрными как смоль волнистыми волосами, румяная от печи и от волнения, матушка Ирина Исааковна стоит на крыльце с подносом в руках. А на подносе, царица небесная, гранёный стакан до краёв, хрустальный графинчик, сало порезанное, лук…

— Мишенька, хозяин вернулся! — кричит она мне.

Стефан поднимается на крыльцо.

— Здравствуй, хозяюшка, — произносит тихо и, махнув залпом отпотевший стакан, наклоняет низко голову.

Почти ровесница Стефана, мама была второй женой моего отца Семёна Малаховича, умершего года три назад. Молодой еврейской девушке достались две чудненькие дочки от его первой жены. Потом родился я. Но любила она всех одинаково.

Со временем Стефан заменил нам отца, а матери — мужа. Одно время они даже хотели расписаться, но…

Полностью погасив наступательный порыв свежих финских частей четырёхдневными арьергардными боями, основные силы 273-го горно-стрелкового полка к 23 декабря закрепились на позициях вблизи посёлка Сайя, где и удерживали оборону вплоть до окончания войны.

Тем временем санитарный эшелон увозил меня всё дальше вглубь страны с двусторонней пневмонией, развившейся на фоне тяжёлой контузии. Унося и от ледяного ада этой войны, и от ставших родными моих братьев по оружию — рядовых бойцов и командиров, мёртвых и живых… И не было родства ближе, чем это. И от моей ненаглядной, моей нежной Танечки.

Уже наступил новый (Слава товарищу Сталину!), 1940 год. Долго стояли в Кеми. Грузили раненых из разгромленной на днях 163-й Тульской стрелковой дивизии. Как можно было посылать на направление главного удара армии дивизию, укомплектованную совершенно необученными, плохо организованными юнцами и запасниками из приписного состава, часто разбегавшимися при первых же выстрелах? В сравнении с теми ребятами, с которыми мне довелось сражаться бок о бок последние несколько недель, эти выглядели просто разношёрстной толпой. Поражала и неспособность комсостава организовать активное противодействие войскам противника, когда, попав в окружение под Суомуссалми, дивизия просто перешла к пассивной обороне, будучи парализована настолько, что даже не смогла нанести встречный удар к шедшей ей на помощь и полностью разгромленной финнами на Раатской дороге легендарной 44-й дивизии Щорса. За что её командир, комбриг Виноградов, и начштаба полковник Волков были вскоре расстреляны, расстреляны перед строем тех немногих уцелевших бойцов, которым удалось, побросав тяжёлое вооружение, вырваться из рассечённой на несколько котлов окружённой 44-й.