Когда я слушаю Георга VI, его паузы, его суховатый голос и слишком короткое дыхание, я также слышу его страхи и надежды, его упорство и терпение, его победу над самим собой. Благодаря игре зеркальных нейронов этот голос будит во мне не только мои собственные страхи, но и мои надежды. Этот голос становится моим, а я становлюсь частью голоса монарха, я готов слепо идти за этим верховным главнокомандующим.

Со временем я как фониатр не мог не заинтересоваться голосами тех, кто нами руководит, и попытался выявить их особенности. Я отложил стетоскоп в сторону и погрузился в архивы Национального института аудио– и видеозаписей (INA), который любезно предоставил их в мое распоряжение. Закрыв глаза, я прослушал немало речей разных политиков – прошлых и ныне действующих. Кроме того, я внимательно просмотрел предвыборные теледебаты, «прощупывая» голоса и вслушиваясь в их оттенки, особенно у победившего кандидата – того, чей голос должен был в скором будущем нами править. Я объединил все полученные данные – и рациональный аспект, и духовный, и импульсы, и эмоциональную сферу. А то, что я называю «жестикуляцией голоса», просто заворожило меня, ведь тело тоже имеет свой язык!

Но прежде чем сделать выводы из этого методического прослушивания, я хотел бы добавить несколько совершенно необходимых замечаний.

На митингах политик обращается к толпе, а на экране – к каждому из нас. Телевидение – это мощнейший эмоциональный усилитель. На экран одинаково легко попадают и искренний человек, и обманщик. Но если телекамера обнаружит обманщика, она немедленно вынесет ему приговор. Взгляд, движение бровей, плеча или руки всегда выдадут то, что скрыто, и фейерверк красноречия тут не поможет. Одного обольщения недостаточно, необходимо иметь какую-то идею и держаться естественно, если хочешь выглядеть искренним.

Выдох – двигатель речи. Для нее необходимы ритм и техника, которой политик должен овладеть, чтобы больше не думать о голосе, а только о том, что хочет донести до слушателя, о своей силе убеждения и удачных экспромтах: именно это отличает выступления великих ораторов. К сожалению, в нашем обществе, где голоса перекрывают друг друга, очень часто содержание речи кажется второстепенным, и в памяти остаются лишь причуды политика и цвет его галстука. Парадокс заключается в том, что из этого мира слов мы, похоже, эволюционируем в мир пантомимы. К нам обращается столько голосов, что мы перестали их слушать. Нам хотелось бы найти островок тишины. Но в бушующем море слов, что звучат отовсюду, такого места больше нет. Ведущий вечерних новостей должен без передышки передавать новостную информацию и не успевает понять, что же он говорит. Политическая информация сведена к серии клипов. То же самое происходит на радио. Тем, кто сидит у микрофона, звукорежиссер постоянно показывает жестами, чтобы они говорили быстрее. От этого их речь искажается. Кончилось время, когда мы спокойно слушали, наступила эпоха лихорадочной передачи информации. Нужно обрести ритм внутренней вибрации, бесстрашно уверовать в нее, передать ее другим слушателям, чтобы голос прозвучал во всю силу, избавившись от медийной асфиксии, угрожающей миру звуков. Впрочем, это объясняет, почему телевизионные дебаты пользуются такой популярностью. Они дают возможность войти в резонанс с оппонентами – гладиаторами нашего времени.

Первые дебаты

В 1974 году Валери Жискар д’Эстен и Франсуа Миттеран между двумя турами президентских выборов выступали в теледебатах в прямом эфире. За ними следили 25 миллионов зрителей.

В Соединенных Штатах встречи двух конкурентов такого формата проводятся уже давно, а во Франции это случилось впервые. Все пришлось создавать с нуля. Правила, придуманные тогда, действуют и сегодня: очередность выступлений определяется жеребьевкой; ведется точный учет времени выступления каждого участника; претенденты и их команды имеют право утверждать режиссера, ассистентов и даже интерьер студии. Эти дебаты, положившие начало политической борьбе на телеэкране, транслировались по трем каналам; их вели журналисты Мишель Котта и Жан Буасонна.

Валери Жискар д’Эстен оценил ситуацию верно. Выглядел он непринужденно, казался искренним и был подчеркнуто дружелюбен к собеседнику. Жискара снимали крупным планом, он сложил пальцы рук и оперся на них подбородком, как будто молясь. Жискар прекрасно понял, что для выборов, а для президентских особенно, важна не программа кандидата, а он сам: поэтому, на мой взгляд, он и принял почти молитвенную позу. Наступил торжественный момент, он готовился произнести самые важные слова – и вопреки всем ожиданиям заговорил не о политике, а о чувстве: «Должен признаться, меня больше всего поражает и коробит то, что вы все время говорите о своем сердце. Вы не единственный, у кого есть сердце, господин Миттеран! У меня оно тоже есть, и оно бьется в своем ритме. У вас нет на него монополии. И не говорите с французами в таком тоне, вы обижаете людей». Голос звучал низко, ни одна фраза не оканчивалась на высоких нотах, тон был твердый, ободряющий, без тени высокомерия, а лишь с неизменным уважением к собеседнику. Он умел успокоить. В этой речи, произнесенной глубоким голосом, выделялось только одно слово, произнесенное на высоких нотах: «Миттеран». Мы слышим: «Миттеран оскорбляет не только своего соперника, но, в его лице, всех французов, которых Жискар старается объединить вокруг себя. Он словно говорит им: “Я всем сердцем с вами!”» Эмпатия достигла апогея. Миттеран, которого не показывали в этот момент на экране, отозвался словно эхом, бормоча «разумеется, разумеется», и это звучало как признание поражения. Не надо забывать, что в то время Франсуа Миттеран считал кинокамеру «черным глазом», она наводила на него ужас. Он говорил, что «для победы нужно быть самим собой, но очень трудно пройти сквозь сито этих камер, журналистов, всех, кто в этом участвует». В любом случае победа досталась тому, кто сумел использовать в диалоге два приема: колкие, но уважительные реплики и эмпатию. Похоже, лишь Франсуа Миттеран понял, что исход выборов зависит не столько от политических взглядов, сколько от эмоций избирателей. В этом смысле дебаты стали для него школой жизни, потому что эмпатия и импульсивные проявления играют здесь важнейшую роль.

Эмпатия

Термин «эмпатия» ввел в 1873 году немецкий философ Роберт Вишер. «Einfühlung» переводится как «вчувствование». «Эмпатия» – это термин, означающий понимание чувств и эмоций другого человека. Термин «эмпатия» отличается от «симпатии», которая предполагает диалог, обмен. Симпатия может быть бескорыстной и щедрой и подразумевает согласие между действующими лицами. Это более или менее сильное выражение сострадания. Симпатия – это вибрация, направленная к другому человеку.

Эмпатия была объектом многочисленных исследований методом магнитно-резонансной томографии (МРТ). Если, например, мы оказываемся свидетелями несчастного случая и близко к сердцу принимаем страдания человека, то нейронная сеть нашей соматосенсорной области, которая вовлечена в переживание физической боли, активизируется. Нейронная сеть покрывает несколько долей нашего мозга: островок, кору и серое вещество. Эта сенсорно-соматическая резонансная связь между одним и другим человеком относительно примитивна с точки зрения эволюции и, вероятно, существует в человеке с самого рождения. Она играет решающую роль в развитии эмпатии и нравственного мировосприятия, позволяет разделять страдания других, не вынося о них суждения. Она также помогает нам подавлять агрессивное поведение.