Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мои глаза сужаются, пока я пытаюсь проанализировать это странное поведение, но ничего не нахожу. Неужели я неправильно понял намерения этой женщины? Дайте мне цель, и я уничтожу ее меньше чем за двадцать секунд. Но это — обычные люди — я не понимаю.
Я жил в приемных семьях с самыми разными детьми. Много мальчишек, которые в то время были старше и крупнее меня. Сколько себя помню, я старался избегать общения с другими детьми, взрослыми — да кем угодно, — потому что им нравилось вымещать свое раздражение на тощем ребенке, которым я был. Неизбежно эти ситуации заканчивались не очень хорошо для другой стороны. Они причиняли мне боль. И я причинял им боль в ответ. Десятикратно. Может, я и был меньше и моложе, но у меня был большой опыт самозащиты.
Этот навык был приобретен быстро и прочно. Назовите это врожденным состоянием. Потому что, во что бы люди ни верили, факт остается фактом: жизнь — это гребаные джунгли, и в них есть только одно правило. Убивай или будешь убитым. В переносном или буквальном смысле — не так уж важно. Так уж устроен наш мир. Я приспособился жить в нем. Выживать. Я знаю об опасностях и угрозах.
Что я не понимаю, так это "нормальность" для тех, кто не видел уродливой изнанки нашего так называемого просвещенного общества. Поэтому, когда пожилая женщина уходит, а моя девочка остается, я отмахиваюсь от их общения, считая, что оно мне не по зубам. Я переключился на свою цель, на то, чтобы прислушаться к врожденному инстинкту.
Я наблюдаю за своим тигренком, как она протирает прилавок белой тряпкой, покачивая бедрами. Влево, потом вправо. Похоже, она танцует. И хотя я не могу расслышать мелодию, я уверен, что она не в такт. Закончив работу, она делает довольно неуклюжий балетный поворот, а затем бросает тряпку через всю комнату, прямо в корзину в углу.
С ней все в порядке. С ней всегда все в порядке.
Мне следует развернуться и отправиться обратно в Нью-Йорк, но я не могу заставить свои ноги двигаться. Что бы она сделала, если бы я вошел туда сейчас? У меня нет ни одной чертовой причины находиться здесь, и еще меньше — разговаривать с ней снова. И о чем мы вообще будем говорить? Я понятия не имею, как вести светскую беседу. Я не умею разговаривать.
Не сводя глаз с моего тигренка, я расстегиваю левый рукав рубашки и закатываю его до локтя, а затем хватаю нож, который держу в ножнах у лодыжки. Мои лезвия всегда остры как бритва, поэтому достаточно легкого нажима, чтобы проколоть кожу на предплечье. Целенаправленно, точно зная, что нужно сделать, чтобы не порвать мышечную ткань, я медленно веду кончик ножа от локтя к запястью. Кровь стекает по руке, как только я заканчиваю с этим ужасным делом, большие красные капли падают на тротуар и приземляются у моих ног. Порез неглубокий, но достаточно длинный, чтобы наложить несколько швов. Это достаточная причина, чтобы снова искать ее. Вернув нож в кожаный футляр, я отправляюсь на другую сторону улицы.
Когда я вхожу внутрь, над дверью раздается веселый звон. Из телефона, который лежит на маленькой полочке рядом с вешалкой, доносятся бодрые нотки популярной песни, которую я слышал по радио. Моя девочка стоит перед настенным шкафом, переставляет кое-какие принадлежности и напевает про себя.
— Опять забыла ключи от машины, Летиция? — щебечет она, не отрываясь от своего занятия.
Я делаю еще один шаг вперед, и кровь капает на пол.
— Не совсем.
Рука тигренка замирает на полпути к полке. Медленно обернувшись, она широко раскрывает глаза.
— Ты! Что ты здесь дела… О Боже мой!
— Мне нужна… помощь, — бормочу я, глядя на ее руку. И дело не во лжи, а в том, что эти слова звучат странно из моих уст. За свои двадцать девять лет я просто никогда не просил никого о помощи.
Она несколько раз моргает, наконец выходя из мгновенного ступора, затем бросается в ближайшую смотровую и начинает выдвигать ящики.
— Ты в курсе, что это ветеринарная клиника, а не отделение неотложной помощи? — спрашивает она, хватая бутылку со стерильной водой. — Иди сюда.
Я сажусь на подкатной табурет без спинки, оставленный рядом с металлическим столом, прикрепленным к стене. Тем временем моя девочка продолжает метаться по комнате, что-то ища. Ее лицо ничего не выдает, и она выглядит спокойной и собранной, но я замечаю, что она открывала один и тот же ящик более трех раз.
— Думаю, нужно наложить несколько швов, — говорю я, кладя руку на стальную поверхность.
Она поворачивается ко мне лицом, ее глаза расширяются, как блюдца, а к груди она прижимает пачки марли.
— Что? Нет, не получится. — Ее взгляд падает на мое предплечье. — Черт. Я позвоню Летиции и узнаю, сможет ли она вернуться.
— Ты никому не будешь звонить, тигренок.
— Ага, позвоню. В прошлый раз, когда я практиковалась накладывать швы, бедняге Тодду пришлось несладко.
Мгновенно меня охватывает напряжение, а в животе закипает едва подавляемая ярость. Кто, черт возьми, такой Тодд? Друг? Бойфренд?
— И где сейчас Тодд?
— Дома, спрятанный в чемодане под моей кроватью. — Она встает передо мной и смотрит вниз на мою руку. — Это очень плохая идея.
Она убила парня и засунула его в чемодан? Уместить тело в чемодан — та еще морока, знаю это по собственному опыту. Сначала нужно сломать конечности, все суставы. В зависимости от размера чемодана, возможно, придется сломать и шею. Я сужаю глаза и наблюдаю за тем, как она методично вытирает кровь с пореза. А как же запах? Мертвые тела начинают вонять через двадцать четыре часа.
— Как долго… Тодд был у тебя под кроватью? — спрашиваю я, пока она наносит на порез обезболивающий спрей.
— Эм, десять, может, двенадцать лет. Ты меня отвлекаешь.
Двенадцать лет? Должно быть, она начала с юности. Я был моложе, когда совершил свое первое убийство — мне было восемь лет.
— Не думаю, что было разумно держать его там все это время. Тебе следовало сразу же избавиться от него, тигренок.
— Я слишком сентиментальна. Кроме того, я не могла отделить Тодда от его приятелей. Мне нравится время от времени
