– Почему ты рассказываешь мне об этом только сейчас?

Она ничего не ответила. В хижину проникли первые проблески рассвета, и в темноте проступили очертания наших спящих товарищей.

– Я слишком устала, – сказала она. – Давай поговорим об этом завтра вечером.

Она прижалась ко мне.

– Только не засыпай, пока я не усну, – шепнула она мне так близко к уху, что у меня по коже забегали мурашки. – Это ужасно важно, Жюль. Ужасно важно.

– Обещаю. – Я убрал прядь волос, упавшую ей на лицо. Прежде чем успокоиться, она быстро провела ладонью по моей груди, и, слушая ее дыхание, которое постепенно замедлялось и наконец стало размеренным, я поцеловал ее в висок и шепнул: – Я с тобой.

* * *

Наутро я отправился в город за продуктами для ужина. Я оставил за собой место для готовки в интернатской кухне и поехал на автобусе в деревню, в которой жила Альва. С удивлением я обнаружил, что сегодня, против обыкновения, она не ждет меня перед домом. Я позвонил. За дверью ни шороха. Вокруг – ухоженный сад, на вымытых до блеска оконных стеклах играют лучи заходящего солнца. Мне почему-то вспомнилась сестра Альвы, затем я снова нажал на звонок.

Наконец замок зажужжал, и я вошел в дом.

Прихожая была слабо освещена. В темноте передо мной стояла мать Альвы, тень разделила ее лицо на две части. В одной руке она держала сигарету, в другой – телефонную трубку и нервно разговаривала громким голосом. Альва все еще не показывалась. Из кухни тянуло сильным запахом соуса болоньезе. Вдруг – громкий лай, и мне навстречу выскочили два больших далматина, с виду совершенно одинаковых, вплоть до мельчайшего черного пятнышка на шерсти. Они уставились на меня, готовые в любой момент броситься.

– Ты, вероятно, к Альве, – сказала ее мать, закончив телефонный разговор.

На ее лице появилось какое-то странное, чрезвычайно расстроенное выражение. Я кивнул и последовал за ней на кухню, сзади семенили обе собаки.

– Хочешь сначала выпить соку или колы? – спросила женщина и уже направилась к холодильнику.

– Нет, спасибо, – отказался я, и она остановилась. – Мы с Альвой договорились вместе поужинать, я только зашел за ней. Она наверху?

Возможно, в моем голосе прозвучало радостное возбуждение, и это вызвало раздражение у матери Альвы. Она внимательно посмотрела на меня.

– Господи, ну до чего же ты молоденький! – сказала она и, выпустив струю дыма, продолжила изучать меня оценивающим взглядом.

Мне сделалось неловко.

– Да, она наверху, – сказала женщина. – Стучать бесполезно, она опять слушает громкую музыку.

Я поднялся по лестнице, преодолел последние ступеньки в один прыжок, и вот уже я под дверью Альвиной комнаты. Открываю и застываю на месте. Нет, от той сцены, которую я увидел, меня точно катапультировало оттуда. Еще не успев захлопнуть дверь, я почувствовал, что мой мир рухнул.

Я бегом скатился с лестницы. В голове у меня вихрем кружились обрывки только что представшей передо мной картины: пустые пивные банки, учебник по математике и джемпер на полу. Кровать. Голый, лежащий на спине мужчина. Верхом на нем – такая же голая Альва. Ее рыжие потные волосы, висящие прядями, ее порозовевшая от напряжения шея, ее вдруг замедлившиеся движения и приоткрытый рот. Издаваемые ими звуки и, главное, короткий, но пронзительный взгляд, который бросила на меня Альва.

Взгляд – сильнее любого ответа, безмолвный, но притом агрессивный, укоряющий и одновременно виноватый. Я увидел в ней нечто такое, что составляло часть ее сущности и что она в себе отвергала. Увидел нечто такое, что показало мне ее той, какая она есть и какой не хочет быть. Но главное, я увидел себя ее глазами, увидел, кем я стал, а что во мне не сбылось. И что бы там ни складывалось между нами в прошедшие годы, одного взгляда хватило, чтобы все это разрушить.

Сбегая по лестнице, я ощутил в себе чудовищную злость. Я больше не желал быть только мальчишкой, желал избавиться от всего юношеского. Если бы я мог, я бы выбил это из себя без остатка. Внизу ждала мать Альвы с двумя собаками. Она хотела что-то сказать, но я проскочил мимо, пробежал деревню и помчался дальше без оглядки через окрестные луга.

Вспоминая, я вижу себя на помолвке моей сестры. К сожалению, я отнюдь не тот элегантный светский мужчина в костюме, который веселит и покоряет своим обаянием всю компанию. И не тот накокаиненный тип, который, покачиваясь в такт чарльстону на мягких подметках кроссовок «Air Jordans», флиртует со студенткой. Нет, вон тот невзрачный двадцатичетырехлетний молодой человек возле стойки с напитками, который явно чувствует себя не в своей тарелке среди множества гостей, c’est moi[17]. Сломав хребет четвертованному лимону, я выжимаю сок в свой бокал и вспоминаю дни рождения и домашние праздники моего детства, где я всегда был в центре внимания. Огромную энергию, которая была у меня в те дни. Когда же все это бесследно исчезло? Юридический факультет я бросил и в фотографии тоже не добился успеха. «Так мне и надо!» – думаю я, поскольку во мне уже давно тлеет искра яростной ненависти к себе самому.

Единственный человек, кажущийся в этом зале таким же потерянным, как и я, – это жених моей сестры Роберт Шван. Он – известный джазовый пианист, вот только Лиз не любит джаза. Даже странно, что он стал ее избранником. У моей сестры всегда была слабость к интересным мужчинам с приятной внешностью, и она с поражающей меня жадностью хватала и заглатывала все, что покажется ей соблазнительным. Однако ее жених – сухопарый сорокалетний мужчина с черными волосами, колючим взглядом, как у Пола Остера[18], и дурацкими усиками, которые придают ему какой-то сомнительный вид.

– Ну и зануда! – произносит рядом со мной чей-то мужской голос. – Только что проговорил с ним десять минут. Не понимаю, что она в нем нашла.

Брат вместе со своей подругой присоединился ко мне. Элена – маленькая, черноволосая, слегка полновата, с живым взглядом, который все схватывает. Она застенчиво обнялась со мной, заодно смахнув какую-то ворсинку с моего пиджака.

Поздоровавшись с ней, я смущенно приветствую Марти. В последний раз я встречался с ним на похоронах нашей тетушки, та встреча кончилась тем, что мы с ним разругались.

– Поздравляю вас, доктор Моро! – говорю я.

– Недурно, правда? Никогда не думал, что я защищу докторскую! – Марти изобразил на лице ухмылку. – Хотя, впрочем, я всегда так и думал.

Мы стали смотреть на сестру. Ей двадцать семь лет, сегодня на ней голубое вечернее платье, светлые волосы уложены на затылке; в туфлях на высоком каблуке она высится над всеми присутствующими. В глазах окружающих Лиз видит отражение своей красоты и позволяет всем в себя влюбляться. Она произносит вдохновенные речи и от души целуется со своим женихом, затем отправляется порхать по залу, перелетая, как пчелка, от одного гостя к другому, вся искрясь шармом, и то и дело смеется заливистым смехом, заражая им всех вокруг. Впрочем, все, что бы ни делала моя сестра, всегда действует заразительно на окружающих. И в то же время остается впечатление, что Лиз только выполняет указания незримого режиссера. Еще раз улыбнись, отлично, а теперь губки бантиком и стрельни глазками. Когда она на тебя смотрит, кажется, что ты стоишь под лучом прожектора и хочешь только одного – понравиться ей. Даже я это ощущаю.