– Это же твой! Разве нет? – спрашивает Софи Шене у своего спутника.

После недолгого колебания молодой бухгалтер кивает, и ясно, что он предпочел бы, чтобы телефон был чей угодно, только не его.

– Вы скажете мне пароль?

– А другой телефон вы взять не можете?

Софи смотрит на любовника теперь уже с изумлением. А рядом с ними Леа Фронсак извивается и дергает руками, силясь освободиться.

– Развяжет меня кто-нибудь, черт бы вас всех побрал! – разражается она криком, на этот раз откровенно истерическим.

– Тео, набирай «112»![11] – пытается перекричать ее Алин. – Для этого не обязательно снимать блокировку! Звонки на экстренные номера бесплатные!

– Если с моим сыном что-то случится, вы будете виноваты! – не понижает тона Леа Фронсак. – Быстро развяжите меня!

– Пасть закрой!

И с этим воплем взбудораженный до предела подросток, сам не понимая, что делает, наставляет пистолет уже на молодую мать.

Его жест провоцирует новую вспышку активности. Софи Шене криком выражает свое возмущение, а Тома Пессен и Гийом Вандеркерен, перебивая друг друга, в попытке разрядить обстановку начинают упрашивать подростка опустить оружие. Молчат только Жермен Дэтти и Леа Фронсак. Старуха – потому что происходящее ее забавляет, молодая мать – потому что снова впала в состояние шока. Алин оборачивается и видит, что сын целится… в заложницу!

– Тео! – Она вскакивает на ноги. – Ты совсем спятил? Брось оружие!

Тео теряется в общей суматохе, цепляется за пистолет – символ своей власти, атрибут настоящего мужчины, те самые «стальные яйца», которые бывают только у самых сильных. Балансируя между упоением моментом и откровенной паникой, он отступает на пару шагов, держа оружие на весу. Дуло обращено на заложников, но ради защиты или для нападения – он уже и сам не знает. Не знает, кто тут плохой, а кто – хороший…

И вдруг все ускоряется. Все разговаривают одновременно, все говорят с НИМ одновременно. Упреки. Обвинения. Угрозы. Мать и те, другие, со связанными руками – все что-то говорят. Внезапно у Леа Фронсак сдают нервы и она испускает протяжный крик, исполненный ярости, ужаса и ненависти… В этом гвалте Тео как в тумане, он нервничает, злится. И вдруг замечает, что грабитель уже не лежит, где ему сказано. Тео видит, как человек в балаклаве медленно встает, выпрямляется и еще через секунду уже бежит к кассам. Сматывается! Драпает как заяц!

Мальчик хочет сказать матери, остальным – всем этим людям, которые что-то ему говорят, и при этом его, Тео, не слушают, – что преступник убегает. Они все почему-то на него взъелись, хотя он ничего не сделал, он на стороне хороших, он пришел всех спасти, помешать преступнику…

Может, хоть теперь они увидят, что грабитель смывается? Тео меняет цель. Он хочет остановить Жо, помешать ему скрыться, но все происходит слишком быстро, и ему не дают вставить слово, никто не видит, что происходит, что по-настоящему важное происходит… А он только хочет всех предупредить, заставить преступника остановиться – ни шагу, или я стреляю! – но шума слишком много, слишком много людей, слишком…

Выстрел взрывается в магазине, как раскат грома.

А после – тишина… ледяная, тотальная, неумолимая.

Мертвая тишина.

Теперь все замерли – кто в крике, кто в движении, в котором застал их момент, когда Тео выстрелил. Перекошенные от страха или гнева лица, затаенное дыхание…

Долгие секунды апноэ.

А потом – медленно – глаза вновь обретают способность двигаться. Взгляды встречаются, вопрошают. Что произошло? Кого-нибудь подстрелили? Кто-нибудь ранен? Кто-нибудь мертв?

Ответ приходит откуда-то сзади. Глухой звук, словно валится что-то тяжелое… Приглушенный звук падающего на пол тела.

Жуткий звук, слетающий с губ умирающего.

В общей сумятице каждый силится оглянуться, крутит головой – но… медленно. Опасливо. Словно надеется, что кошмар еще можно предотвратить.

Чуть поодаль Жо лежит лицом вниз, почти в том же положении, что и несколько секунд назад. Если бы не эта темно-красная жидкость, сочащаяся из раны на спине и лениво растекающаяся по бетонному полу…

Кажется, еще немного – и смятение можно будет попробовать на ощупь. Ничто не нарушает тишины. Никто не осмеливается заговорить, шепнуть, вздохнуть. Не осмеливается поверить в случившееся.

Заложники со связанными за спиной руками все так же лежат на полу, как ковер из лентяев, и, раскрыв рты, таращатся на море крови, растекающееся вокруг грабителя.

Тео не шевелится, его взгляд устремлен на бездыханное тело человека, которого он только что убил.

Рядом с ним – мать. Ее глаза расширены, ей больно дышать, на лице застыл ужас. Она смотрит поочередно то на Тео, то на грабителя. Потом упирается взглядом в пол и снова смотрит на сына. И опять на пол…

Жермен Дэтти подводит черту под общим оцепенением:

– И дело с концом!

Словно по сигналу, заложники начинают шевелиться, садятся, пытаются найти позу, более удобную, чем та, которую их заставил принять Жо. Следуют первые комментарии и жалобы, у некоторых в голосе звучат нотки недоумения.

– Он… Он мертв? – спрашивает шепотом Софи Шене.

– Нет, просто притворяется! Нас же снимает скрытая камера! – сварливо откликается старуха Дэтти.

– У вас совсем сердца нет? – одергивает ее совершенно расстроенный Тома Пессен.

– Это кошмар! Кошмар! – рыдает Леа Фронсак.

– Может, нужно пойти проверить? – продолжает Софи. – Иногда в фильмах в человека стреляют, и все думают, что он умер, а потом оказывается…

– Нужно позвонить в полицию! – заявляет Гийом Вандеркерен. – И моему патрону!

– Но сначала пускай нас развяжут! – Теперь эта просьба звучит уже из уст молодого бухгалтера.

Ни мать, ни сын за это время не шелохнулись. Тео похож на каменное изваяние – до того он ошарашен неотвратимостью случившегося. Алин бледна как смерть. Неизвестные переменные, порождающие многочисленные последствия, ускользают от ее понимания и запутываются, а сами последствия представляются тонкими нитями – извилистыми, неотчетливыми и угрожающими. Позвонить в полицию? Конечно, ситуация именно это и предполагает. И развязать этих несчастных. Отдаться в руки властей. Объяснить, как все было…

– Я бы для начала забрала у мальчика оружие, – не унимается Жермен Дэтти. – На случай, если у него снова случится гормональный всплеск.

«Я бы забрала у мальчика оружие…» Алин переводит глаза на Тео, который все еще держит пистолет – указательный палец на спусковом крючке, остальные судорожно сжимают рукоять. Она мягко берет сына за запястье и медленно, по очереди, разжимает ему пальцы.