Стоило нам только сесть в машину, как снова начался дождь. В блеске фар цветы вспыхнули яркой гирляндой. Как красиво. Я одернула себя, напоминая, что это трупы живых существ, предсказывающие гибель всего города.

Я попросила Оуэна подбросить меня к дому Асмодея, и тот только усмехнулся. На всякий случай я сказала, что сегодня сбор Комитета, но не упомянула, что до него еще целых два часа. Конечно, мне следовало явиться в образе настоящей аристократки, транслируя свое превосходство, напомнить всем, из какой я семьи и насколько она важна. Но сейчас у меня не было настроения продумывать образ и лишний раз возвращаться в особняк. Чересчур много свалилось в одночасье, и мне необходимо было это сначала переварить и только потом принять решение. Одна лишь мысль об этом отзывалась тошнотой и головной болью.

Я дрожала от злости, оттого что Асмодей скрыл от меня поляну мертвых фей, надписи, пропавших людей, зато забросал отчетами о проведенных шабашах. Но ничего, время расплаты и истины настало.

III

Асмодей тяготел к Средневековью, это отражалось на его доме. Наш особняк хоть и был немного вычурным, но викторианский стиль смотрелся уместно, в отличие от белого особняка, будто вырванного из туристической части Рима.

Демоны не способны иметь детей или какие-либо родственные связи. У них есть понятие иерархии, система «начальник – подчиненный», но тем не менее они не брезгуют такими словами, как «брат» и «сестра». Например, у Асмодея и Самаэля настолько близкие отношения, что слово «братья» даже не режет уши. Есть в этом что-то трогательное, если забыть, кто они на самом деле.

Никто не помешал мне войти внутрь. Напротив, Асмодей будто ждал меня, замерев на винтовой мраморной лестнице. По его взгляду я поняла: он уже все знает и ко всему готов.

– Вы пришли рано. – Асмодей оглядел меня с головы до ног. Майка, рубашка нараспашку, джинсы и красные кеды в грязи. Так себе видок. Он остановил брезгливый взгляд на моих кедах, явно беспокоясь за ковер.

– Почему ты не сказал, что весь лес в дохлых феях?

Асмодей аж скривился.

– Кави, кажется, не так вас воспитывал.

– О Кави поговорим позже.

Я прошлась по ковру, ощущая, что Асмодею физически больно видеть, как я пачкаю его дом.

– Итак, мертвые феи. Асмодей, ваши оправдания. По-моему, об этом стоило сказать в первую очередь, а не швырять на стол статистику о росте волшебных грибов.

– О феях вы рано или поздно узнали бы, а вот статистика…

– На хрен статистику! – я повысила голос.

Тихое шарканье прервало нас. Самаэль, явно потревоженный шумом, вышел в холл. Он оглядел нас бесстрастным, даже сумасшедшим взглядом. Я никогда не видела его прежде. Двухметровый альбинос с длинными и худощавыми руками и ногами. Он одновременно сочетал в себе и красоту, и какое-то неясное, едва уловимое уродство. Не зря он был ангелом смерти, олицетворением людских пороков.

Самаэль встал позади брата, наклонив голову так, что на шее выступили прожилки. Он был похож на тень, явно намекая, что следующий такой эмоциональный всплеск может закончиться для меня плохо.

– Простите, – на выдохе произнесла я, всеми силами сдерживая нарастающую злость. – Я думала, мы в одном ковчеге, Асмодей, и оба хотим благополучия Мунсайда.

– Мы не в одном ковчеге, – сказал он так, будто я произнесла невероятную детскую глупость. – Но мы и правда желаем благополучия Мунсайду.

– Так почему вы мне не сказали, – Самаэль не сводил с меня взгляда, даже не моргал, ресницы у него были белоснежными, – что все настолько плохо? Что феи умирают?

– Мисс Лавстейн, с этим мы ничего не можем поделать. Единственное, что нам остается, – это ждать вашего совершеннолетия и объединения с ифритом.

– Но этого может не произойти.

– Кольт уже пожаловался вам на надписи? – сквозь смешок произнес Асмодей, и я почувствовала себя невероятно глупо.

– Надписи были сделаны кровью домашних животных пропавших людей.

– Мисс Лавстейн, будьте благоразумны и вспомните, кто работает в полиции и у кого есть доступ к крови.

Я распахнула рот, но выругаться не успела. Тень Самаэля будто увеличилась в размерах, раскрылась черными крыльями, но стоило мне моргнуть, как все исчезло.

Неужели вампиры просто решили надуть меня? И все подстроено? Как я могла на это купиться?

– Так что вместо обвинений лучше поделитесь своими предложениями по улучшению Мунсайда. Поверьте, бояться вам нечего. Любой из Комитета готов пожертвовать собой ради вашей неприкосновенности и сохранности города.

Я с сомнением взглянула на Асмодея. Мунсайд – единственное место, где возможно его существование, так что эти слова имеют вес. Но могу ли я действительно им верить?

– Лилит, – позвал он, и Самаэль отошел в сторону совершенно бесшумно, – ты не могла бы помочь мисс Лавстейн подготовиться к собранию Комитета?

Кави

Он ненавидел твердость этого мира, его грубость и статичность. Даже не ненавидел, а завидовал этому и не понимал. Его сознание было разбито и затуманено, превратилось в какие-то комья бесполезного мусора. Яркие вспышки картинок и звуков, словно поднятых с глубокого дна. Неизвестно, происходили ли они с ним на самом деле или он их только выдумал. Не было смысла копаться в прошлом, потому что его просто нет. Только смутные образы и чужие разговоры. Да и нужен ли был ему этот балласт? Он уже свыкся со своей бесполезной жизнью, ощущал себя атрибутом этого города, его порождением и любимым ребенком. Кто он? Сборище мифов и страшилок, которое все пытались забыть, отвести от него взгляд, как от бездомного с протянутой рукой. Ему повезло, что он это понял, смирился и перестал функционировать, изредка пытаясь уйти в себя и хоть что-нибудь осознать. Но безрезультатно.

Что он знал? Сирота. Работал в приемной кого-то. Сорвался. Сделал что-то. Отправили к психиатру. Мечтал о забвении. Если что-то и чувствовал, то искусственно, стимулируя химией. Единственное, что он ощущал, – это потеря. И то, что город затягивал его в черное, непроницаемое болото, а иногда на поверхности появлялись щупальца и душили его.

Он сделал еще один глоток, какая-то мелодия звенела в голове, вынуждая что-то промычать, какую-то детскую песенку: то ли считалочку, то ли колыбельную.

Парень, шедший мимо, остановился и прислушался. Кави было все равно, язык кололо от слов, которые он никак не мог вспомнить.

– Человечек идет по лесенке вверх. Свергнуть задумал он всех, – мычал он.

Парнишка остановился как вкопанный и уставился на него.

– Что? – Он сделал еще один глоток. Асфальт под ним мокрый, холодный и склизкий.

– Что вы пропели? – Парень взволнованно посмотрел на Кави. – Человечек идет по лесенке вверх. Свергнуть задумал он всех. Встретился ему сторожевой пес, но оказался на вид он не так прост… Это старая-старая, давно забытая песенка.