— Молчи! — кое-как хриплю я.

— Я признаюсь! Во всём! Только Ивана отпустите, он тут ни при чём!..

— Вот и славно, курочка моя, — ласково изрекает Бойко. — Вот и хорошо, разумница. Мы с тобой, конечно, позабавимся. Но для начала вот этого колдунишку за наглость его сдадим… кому следует. Тебе, лапушка, урок будет. Я тебя, конечно, перед забавами связать могу, рот заткнуть, но лучше оно будет, если ты сама поймёшь, что противиться старому капитану не след. Да тебе ещё и понравится!..

— Я на всё согласна! Только Ива пощадите!..

— Согласие твоё, милая, никого уже не волнует.

— Ну, капитан, я ведь могу и нажаловаться… нашему Кругу. Ив ведь правду сказал, ведьмы такого не прощают. Вы-то с коробушкой вашей, может, и спрячетесь, а вот люди ваши — нет. Всех достанут. И все вокруг, от мала до велика, о том узнают. А кому нужен капитан Бойко без экипажа, потому как пойдёт ли к нему народ после такого?.. Это если я всё расскажу. А могу и не рассказывать… могу и приласкать капитана… как никакая шлюха не приласкает…

Голос Бри становится мягким, обволакивающим, опасно вибрирующим, словно мурчание большой кошки. От него дуреет голова — знаю я эти её приёмчики. И, хотя ярость с ревностью мне застилают взор кровавым полотном, умом понимаю — она всё делает правильно. Обещать сейчас можно всё, что угодно. Ведь обещать — не значит сделать.

— А как я проверю, рассказала ты иль нет? — резонно замечает пират. — Не, милая, попалась — терпи.

Пока длится эта захватывающая беседа, нас волокут всё дальше и дальше, пока мы наконец не оказываемся в устье неширокой пещерки или, скорее, тоннеля, проложенного неведомо как в сплошном обсидиане.

Гора. И нас ведут вглубь.

Я волей-неволей гляжу только вниз, так что виден мне лишь блестяще-чёрный пол да грубые башмаки пиратов. Навстречу нам тянет сухим жаром, словно из кузницы.

— Ничего, недолго осталось, — сообщает мне Бойко.

Тоннель ведёт под уклон, спускаясь широкой спиралью. Становится всё жарче.

Тьма сгущается, кто-то из пиратов зажигает фонарь.

Однако путь наш и впрямь длится недолго. Мрак вновь сменяется светом, на стенах начинают играть длинные тени.

— Вот как ты думаешь, Ив, — вдруг задушевно произносит Бойко, — почему я тебя сюда тащу вместо того, чтобы рыбкам скормить, к примеру? Или просто голову отрубить?

— Не знаю, — хриплю я. — И знать не хочу!..

— А напрасно. Старому пирату ведь что самое главное, Ив? Золотишко, думаешь, или там прелести молоденьких девчонок?.. Не-ет, дорогой. Ну, догадываешься, нет?..

— Уважение, — вдруг выдаёт Бри. — Хочет капитан Бойко, чтобы уважали его и боялись. Хочет, чтобы знали все — не просто так он здесь сидит.

— Ай, молодца! — восхищается пират. — Всё верно говоришь, лапушка! Уважение, вот что главное! Презирают меня эти ваши святогоры да ринрайтихи! Выскочка, мол, спёр где-то артефакт-шкатулочку, а отбери её у него — так и всё, делай с ним что хошь!.. Так вот, дорогие мои, нет ничего более далёкого от истины. И вы это увидите.

— Какое ж «уважение» от моей казни проистечь может? — собираюсь я с силами. — Кто об этом узнает? Бри вы же тоже убьёте, не выпустите…

— Святогор и остальные, и колдуны, и ведьмы, узнают, — внушительно говорит Бойко. — Узнают, что не нож я тебе в спину воткнул и не отравы какой подсыпал. Узнают, что с тобой случилось, почуют. И ужаснутся. И совсем по-другому со старым бедным капитаном разговаривать станут! Вот, пришли мы, гляди теперь!..

Мне разрешают выпрямиться.

Мы стоим на краю громадной пещеры, далеко внизу плещутся волны — пещера соединена с открытым морем. На куполообразном потолке играют яркие отсветы — он бьёт снизу, этот свет, сплетённый с чем-то тёмным, непроглядным, чернильным.

— Гляди! Гляди! — приказывает Бойко. Зубы его лязгают.

Я гляжу.

Вода внизу блистает и светится. А среди этого свечения ворочается исполинское чёрное тело, навроде громадного кальмара, вьются, словно змеи, длинные щупальца, жадно тянущиеся кверху, ощупывающие, оглаживающие ровные стены каверны. Сияют заполненные светом огромные выпуклые глаза-блюда, пенится вода возле тёмной пасти, в глубине которой, однако, свет.

— Силы великие… — потрясённо шепчет рядом Бри.

Воистину. Силы великие и заповедные, силы из-за грани, что же это за создание?!

Создание, что вбирает силу, что пьёт её, подобно тому, как упырь сосёт кровь.

— Последние слова, Ив? — осведомляется Бойко. — Гром и молния, стар становлюсь, сентиментален…

— Только одно… — медленно говорю я. — Будь ты проклят, гад!

Руки у меня связаны за спиной, но Святогор учил меня всякому, и как раз на такие случаи.

Подручные у пирата — ребята сноровистые, и ни один не оказался настолько глуп, чтобы встать у края, у кривоватых, но прочных перил, сработанных из целых брёвен. Врезаюсь плечом в ближайшего, отталкиваю назад, добавляю ногой под колено, и ещё раз, другой — в бок. Пирата отбрасывает к ограждению, он врезается в него спиной, проламывает, кувыркаясь, летит вниз. Вопль его обрывается громким всплеском, однако остальные пираты и сам Бойко ничуть не растеряны. Трое громил кидаются на меня — смело, но не очень умно. Ещё одного, самого шустрого, я сшибаю подсечкой, однако тот успевает уцепиться за вертикально вбитый кол.

Двое оставшихся дружно выхватывают кривые морские кинжалы.

Бри кидается было ко мне, и тут над уступом взмывает вдруг чёрное щупальце. Оно соткано из тьмы, но на расширенном плоском окончании сияют окружности присосок. Щупальце разворачивается, швыряя мне под ноги мокрого пирата, к сожалению, целого и невредимого.

А от входа в каверну, топоча подбитыми железом башмаками, мчится целая свора подручных Бойко.

Мы с Бри оказываемся рядом, вышвырнувшее пирата щупальце скрывается внизу. Отступать нам некуда.

— Ну, убедились, что я на волю случая ничего не оставляю? — усмехается Бойко. — Ваша песенка таки спета, голубки мои!..

Мы тяжело дышим. Бри глядит на меня, и глаза её полны слезами.

— Это всё из-за меня…

Нас окружает с полдюжины пиратов. Сам капитан со своей заветной «шкатулочкой» предусмотрительно держится поодаль.

— Это одно и то же… — выдыхает Бри.

Если б не связанные руки, точно шлёпнул бы себя по лбу. Конечно! Свет из «коробушки» старого пирата и свет, хлещущий из утробы этого монстра, — поистине одно и то же!..

— Не ест благодетель наш