Как-то раз, когда они вдвоем шли из школы, Хуго неосторожно спросил Эрвина:

– Чем занимаются твои родители?

– У меня нет родителей, – тихо ответил Эрвин.

– А где они? – от избытка дурости спросил Хуго.

– Они умерли, – не моргнув глазом ответил тот.

Он еще долго мучался сожалением об этих своих расспросах. С тех пор он старался избегать компании Эрвина, а если и оставался с ним, говорил как можно меньше или вообще молчал.

О том, что произошло с Эрвином в гетто, Хуго отказывался даже думать. Однажды ночью детский дом оцепили со всех сторон, вытащили сирот из постелей и прямо одетых в пижамы погрузили на грузовики. Сироты плакали и звали на помощь, но никто их криков не услышал. В каждого, кто открывал окно или выходил на улицу, стреляли. Плач и крики пронизывали улицы и были еще слышны, когда грузовики отъехали и скрылись из виду.

Так он сидел на полу и представлял себе своих школьных товарищей. Шахматные фигуры были расставлены на доске, но игра не продвинулась дальше первого хода.

Марьяна вернулась в преддверии вечера и сразу спросила:

– Что поделывает запертый Марьянин кутеночек?

Изо рта у нее несло коньяком, но она не была сердитой, обняла его, поцеловала и сказала:

– Ты лучше всех. Что ты делал целый день?

– Ничего.

– А почему бутерброды не поел?

– Я не был голоден.

Каждый раз, когда Марьяна возвращается из города, Хуго хочется спросить ее, не встречалась ли она с мамой. Не встретилась ли с папой? Но он тут же вспоминает, что Марьяна не любит, когда он спрашивает о родителях. Только когда она пребывает в хорошем настроении, то может сказать: „Не встречала их и ничего о них не слышала“. А раз, когда была сердита, буркнула: „Я уже говорила тебе – они вернутся только когда война кончится. Евреи заперты в тайных укрытиях“.

Потом она сообщила ему:

– Моя мама очень больна, у меня уже не осталось денег на врачей и лекарства, – и расплакалась.

Когда Марьяна плачет, ее лицо меняется и становится детским. На этот раз она ругалась не на сволочей, а на свою сестру, которая живет совсем рядом с мамой и даже не подумает зайти к ней и принести хлеба или фруктов. Она полностью ее игнорирует. Врач, пришедший осмотреть ее, сказал, что необходимо купить лекарства, а без лекарств мать умрет в считаные дни.

Сейчас она собирается продать драгоценности, полученные от мамы Хуго. Они очень красивые и очень дорогие, но сомнительно, что их удастся продать за настоящую их цену. Все обманщики, и ни на кого нельзя положиться.

После короткой паузы она добавила:

– Моя мама еще сердится на меня. Она уверена, что я ее забросила. Что я могу поделать? Я работаю ночи напролет, чтобы принести ей еды и дров для печки. Неделю тому назад купила ей фруктов. Что еще я могу сделать? Я готова продать драгоценности, если лекарства спасут ее. Не хочу, чтобы мама на меня злилась.

– Твоя мама знает, что ты ее любишь.

– А ты откуда знаешь?

– У матерей есть такое особое чувство к их детям.

– В детстве она меня сильно била, но в последние годы, с тех пор как отец умер, она успокоилась. Она очень настрадалась за все эти годы.

– Каждому своя доля, – вспомнил Хуго подходящую фразу.

– Ты умница, миленький. Все еврейские дети умные, но ты даже умнее всех. Хорошо, что Бог послал мне тебя. Что ты скажешь, продать драгоценности?

– Если это спасет твою мать, продавай.

– Ты прав, дружок, ты единственный, на кого я могу положиться.

21

В эту ночь из Марьяниной комнаты не было слышно голосов. Она спала одна, и сон ее прерывался лишь внезапными всхрапываниями и бормотаниями, напоминавшими сдавленную речь. Он ждал, что Марьяна позовет его к себе в комнату, но она была погружена в глубокий сон.

На исходе ночи ее разбудили. Хуго слышал, как она оделась и в спешке ушла. Позже, уже при свете дня, она разрыдалась. Он неоднократно слышал, как она плачет, но в этот раз плач был другой – судорожные всхлипывания, отрывисто вырывавшиеся из ее груди.

Несколько раз она выходила и возвращалась. Наконец она показалась в двери чулана вместе с невысокой женщиной и сказала:

– Моя мать умерла сегодня ночью, и я должна немедленно уехать. Виктория позаботится о тебе. Она умеет хранить секреты. Она наша повариха, я уверена, с ней тебе голодать не придется.

– Не беспокойся, я присмотрю за тобой, – сказала Виктория с тяжелым иностранным акцентом.

Хуго, не зная что сказать, ответил:

– Спасибо.

Сейчас он разглядел Викторию поближе: маленького роста, полная, старше Марьяны. Ее румяное лицо выражало напряженное удивление, как будто Хуго оказался не таким, как она его себе представляла. Марьяна снова повторила:

– Хуго хороший мальчик, позаботься о нем.

После того как дверь заперли, на его глаза опустился занавес, и он ничего не видел. Еще накануне ему казалось, что Марьяна любит его и не пройдет и дня, как он снова будет спать с ней. А теперь она ушла и оставила вместо себя это жалкое создание. Печаль сжала ему горло, и он понял, что до ее возвращения не будет ему покоя. Он поднялся на ноги и встал возле стенки чулана. Если б не лучики света, просачивавшиеся сквозь трещины, темень и холод проглотили бы его одним махом. „Мама!“ – хотелось крикнуть ему, но он сдержал себя: мама далеко и, так же как и он, заперта в каком-нибудь чулане. А папа еще дальше и даже во снах больше не появляется.

После полудня Виктория принесла ему суп и котлеты. Она снова уставилась на него и спросила:

– Ты говоришь по-украински?

– Конечно.

– Я рада, – улыбнулась она и тут же добавила: – Ты счастливчик.

– Почему это? – спросил Хуго.

– Всех евреев уже выслали, но немцам этого недостаточно. Они обходят дом за домом, все обыскивают и каждый день находят еще пятерых, еще шестерых. Если кто-то пытается бежать, стреляют в него. А поймают кого, кто прячет евреев, – тоже убивают.

– И меня убьют? – испугался он на мгновение.

– Ты не похож на еврея, ты блондин и говоришь по-украински, как украинец.

Трудно понять, что там у нее в голове. Когда она говорит о евреях, ее губы складываются в некую неоднозначную улыбку, как будто она говорила о чем-то, о чем говорить не следует.

– Несчастные евреи, не дают им покоя, – сменила она тон.

– После войны жизнь снова станет такой, как была прежде? – попросил он ее подтверждения.

– Мы, наверное, станем жить без евреев.

– Разве они не вернутся в город? – удивился он.

– Такова Божья воля. Кто дал тебе крестик?