Попозже он вытащил из рюкзака тетрадку и написал:

Дорогая мама!

Письмо, которое ты написала мне, только сегодня дошло до меня. Твою просьбу я выполню в точности. По сравнению с твоим мое положение лучше. Я живу в чулане возле комнаты Марьяны. Марьяна охраняет меня и заботится о моей еде. Большую часть дня я размышляю и воображаю себе разные вещи. Поэтому я пока еще не начал читать и писать, как обещал тебе. Все окружающее меня так сильно на меня действует и иногда поражает, что мне трудно открыть книгу и следить за ее рассказом. Иногда мне кажется, что я живу в сказке. Я надеюсь, что у нее будет хороший конец.

Марьянина мама умерла, и она поехала в деревню, но ты не волнуйся: повариха Виктория приносит мне еду и рассказывает, что происходит вокруг. Твое письмо принесло мне много светлых картин и много надежд.

Береги себя.

Хуго

Он положил тетрадку в рюкзак, и слезы, которые он до того сдерживал, покатились по щекам.

Виктория снова принесла пугающие вести. Ночью схватили еврейскую семью, вместе с прятавшими их людьми привели на городскую площадь, всех поставили в ряд и расстреляли. В этот раз специально, чтобы люди видели и слышали и не осмеливались прятать евреев.

– Что же делать? – спросил он осторожно.

– Там видно будет, – последовал ответ. Без дальнейших слов Виктория закрыла дверь, а Хуго вынул тетрадку из рюкзака и написал:

Дорогая мама!

Я не хочу скрывать от тебя правду. Уже больше недели, как солдаты обходят дома и обыскивают их. Марьяна оплакивает свою мать в деревне, а меня она поручила поварихе Виктории. Раньше она была уверена, что тут они не будут искать. Но теперь и она боится этого. Я не боюсь. Я это говорю не для того, чтобы тебя успокоить. Месяцы в убежище притупили во мне чувство страха. Каждый день я живу нашей жизнью дома. Дом, аптека, а в основном ты и папа – все это со мною с утра до самой ночи. Если мне холодно или сплю беспокойно, я вижу вас очень отчетливо. В последнее время я снова видел наши лыжные каникулы в горах, и ощущение парения вернулось ко мне. Мама, одиночество не мучает меня, потому что вы научили меня быть с самим собой. Я не скрою от тебя, что иногда на меня нападает чувство неуверенности или отчаяния, но только на короткие мгновения. Вы дали мне много веры в жизнь. Я так рад, что вы мои родители, что иногда меня тянет сломать дверь моего убежища и сбежать к вам.

Я тебя люблю.

Хуго

24

На следующий день Виктория не пришла. Хуго доел остатки бутербродов и все время прислушивался. Из Марьяниной комнаты не доносилось ни звука. Из соседних комнат доносились обычные голоса: „Где ведро?“ или „Уже прибралась в комнате?“ Несколько раз был слышен голос Виктории. Трудно было понять, разговаривает ли она или спорит с кем-то. В любом случае ссор не было слышно. В промежутках между разговорами поднимались волны смеха, затопляли коридор, падали и разбивались.

„Где я?“ – вдруг спросил себя Хуго, как это случалось ему во сне. Тайну, окутывавшую это место, он чувствовал уже в первые недели, но сейчас, возможно, из-за строгой Виктории, оно кажется ему тюрьмой. Каждый раз, что он расспрашивал Марьяну об этом месте, она уходила от ответа и говорила: „Да ну ее, эту нечисть, жаль твои мысли этим пачкать“.

Ему очень хотелось достать тетрадку и писать обо всем, что с ним происходит, и о своих мыслях, но страх и волнение мешали ему этим заняться. Все утро ему виделось лицо Марьяны, потемневшее от горя. Она бормотала непонятные слова и время от времени поднимала голову и призывала громким голосом: „Помилуй меня, Иисусе, за многие мои прегрешения“.

Ближе к вечеру послышались мужские голоса. Сначала они показались знакомыми, но вскоре он уловил интонации военных.

– Есть тут евреи? – не замедлил последовать вопрос.

– Нет тут евреев. Мы предоставляем услуги армии, – ответила женщина по-немецки.

– Что за услуги? – продолжил расспросы военный голос.

Женщина ответила что-то, и все разразились смехом.

Атмосфера мигом переменилась. Мужчинам подали безалкогольные напитки, поскольку один из мужчин, как видно, командир, сказал:

– Мы при исполнении, алкогольные напитки на службе запрещены.

Они похвалили кофе и бутерброды, и на приглашение женщины остаться и приятно провести время военный голос ответил:

– Да мы ведь при исполнении.

– Немножко развлечения еще никому не помешало, – упрашивал женский голос.

– Служба прежде всего, – отвечал мужской.

И они ушли.

Тишина вернулась в дом, но страх не отпускал Хуго. Ему было ясно, что и на этот раз мама защитила его так же, как защищала его в первые дни в гетто и после, когда опасность поджидала за каждым углом. Подвал был последним в этой череде. Он всегда верил в потаенную силу своей матери, но в этот раз она проявилась в полной мере.

Когда начало темнеть, Виктория принесла ему тарелку супа и котлеты и сказала:

– И на этот раз ты выкарабкался.

„Это мама спасла меня“, – собирался он ответить, но сказал только:

– Спасибо.

– Не меня благодари, Бога благодари, – поспешила она преподать ему урок.

– Я буду благодарить, – тут же ответил он.

Не говоря больше ни слова, она вышла и заперла за собой дверь чулана.

Этой ночью снова было веселье. Аккордеон гремел, в зале танцевали и шумели. Громкие раскаты безудержного хохота сотрясали стены чулана. От страшной усталости Хуго задремал, и ему приснилось, что Марьяна бросила его, а Виктория не задумываясь его выдала. Он попытался спрятаться в овечьих шкурах, но шкуры не покрывали его.

Ближе к утру аккордеон смолк, люди разошлись, и в Марьянину комнату никто не вошел.

В девять часов дверь чулана распахнулась, и в ней показалась Марьяна. Это была она, но все же не она.

На ней было черное платье, на голове крестьянский платок, а лицо бледное и удрученное. На миг показалось, что она упадет на колени, сложит руки и начнет молиться. Но это впечатление было обманчивым. Было ясно, что она стоит, не в силах произнести ни слова.

– Как ты себя чувствуешь? – Хуго встал и подошел к ней.

– Очень тяжело мне было, – ответила она и опустила голову.

– Присядь, у меня есть бутерброды, – протянул он ей руку.

На Марьянином лице появилась печальная улыбка:

– Спасибо, миленький мой, я не голодна.

– Я могу прибрать твою комнату, вымыть пол, все, что скажешь, сделаю. Я так рад, что ты вернулась.

– Спасибо, миленький, тебе нельзя работать. Ты должен скрываться, пока не закончится этот ужас. Моя бедная мама была очень больна и умерла в страшных мучениях. Сейчас она в лучшем мире, а я тут. Она очень страдала.