Да как у тебя язык повернулся такое про Дениса сказать!

– Ладно, прости… Прости, не получается у меня пока адаптироваться к новому состоянию. Все время кажется, что на меня пальцем показывают и презирают…

– Да глупости! Перестань, Маш! Будь готова к субботе, я за вами заеду! Отдохнем, шашлыки пожарим, в бане напаримся… И Женю тоже растормошим, нечего ему по Маринке страдать! Ну сколько можно?

– Хм… Если бы это было так просто, Кать…

– Но и усложнять тоже особо нечего! Жить надо, а не страдать! Вы же с Женей оба обвязали себя этими ниточками, придумали неземную любовь… Теперь сидите в них как в коконе. Ни туда ни сюда. Любовь – это ведь что-то другое, Маш, Денис прав… Это семья, это дети, это ответственность, это счастье бытия, в конце концов! Хотя… Чего я тебе все это говорю, Машка? Ты ж все равно меня не слышишь…

– Я слышу, Кать. Слышу.

– Ну вот и замечательно. Хотя бы слышишь, и то хорошо. Готовься к субботе…

* * *

– Мам… Я тебя очень прошу – не задавай мне никаких вопросов, ладно? Пожалуйста…

Женя глянул на мать исподлобья, и Ольга Васильевна вздохнула тяжело, подставляя ему тарелку с омлетом. Но все же кивнула, соглашаясь. Хотя от этого проявленного матерью понимания ему легче не стало. Жалко ее было, очень жалко. И потому проговорил тихо:

– Давай потом поговорим, мам… Хорошо?

Она снова кивнула и даже улыбнулась чуть-чуть. Хотя и улыбка тоже была вымученной. Жене вдруг подумалось с тихой, невесть откуда взявшейся яростью – ну почему, почему они с матерью оба такие? Когда надо возмущаться, они молчат? Когда обижают – терпят? Когда не хочется соглашаться и улыбаться – они соглашаются и улыбаются? Ну что же это такое, а? Проявление врожденной интеллигентности? Яблоко от яблони недалеко падает? И бабушка была такой, и отец таким был… Черт возьми, какая может быть в нынешнем повсеместном хамстве интеллигентность? Кому она нужна? Да к черту ее, к черту!

Вслух он этого ничего не сказал, конечно же. Только проговорил немного сердито:

– Ну хорошо, мам… Давай поговорим. Прости, что я с тобой так… Заявился вчера, не объяснил ничего толком. Сейчас все тебе объясню… Мы расстались с Мариной, я ушел от нее. Вернее, она предложила мне уйти, потому что любит другого. Вот как-то так, если в двух словах…

– Господи… Да что значит в двух словах, Женечка? Что значит ушел?

– Да вот так, мам. Повернулся и ушел.

– Ты из своей квартиры ушел, выходит, так я тебя поняла?

– Мам, ну при чем здесь квартира…

– Да как это при чем? Как это? Бабушка же тебе квартиру оставила, чтобы ты в ней жил… Она же любила тебя, ты вспомни, как она тебя любила! А ты теперь ее предаешь, выходит…

– Да при чем тут бабушкина квартира, мам… – снова повторил Женя, отводя глаза. – Зачем ты сразу про квартиру…

– А затем! Она твоя, слышишь? Твоя и только твоя! Прекрасная квартира, двухкомнатная, полнометражная, в центре города! Да, еще раз повторяю, ты этим самым память о бабушке предаешь. И третий раз могу повторить, и четвертый! Да как ты этого не понимаешь, господи! Почему ты опять поддался Марининой наглости, почему? Только не говори сейчас, что ты ее любишь, жить без нее не можешь! Потому что принятие такой наглости нельзя объяснить любовью! Она ведь разрушила все, не ты! Она полюбила другого! Хотя я сомневаюсь, что само слово «любовь» как-то может с Мариной ассоциироваться… Не любит она никого, никогда полюбить не сможет. Для нее любовь – это что-то другое!

– Мам, ну ты же знаешь… Я ее с первого класса люблю. Наверное, это сильнее меня, мам…

– Да не говори ерунды, сынок, не говори! Уж сколько раз я тебе пыталась объяснить, что ты сам себе выдумал Марину, сам себе выдумал эту неземную любовь! Ты погряз в этой уверенности по уши и не хочешь из нее выпутаться! Не хочешь принять тот факт, что на самом деле нет ничего… Нет никакой любви, есть просто самообман. Надо просто посмотреть на ситуацию холодными глазами, и сам увидишь… Ну зачем, зачем ты оставил ее в квартире? Что значит повернулся и ушел? Потом что она тебе так приказала, да? И ты послушался?

– Ну почему сразу приказала… Ей же надо где-то жить, мам. Не на улицу же ей уходить в мороз.

– А ничего, и на мороз бы пошла, подумаешь! Она ведь не одна на том морозе, а с другим мужчиной! Вот пусть он и беспокоится, где она будет жить! Хоть в шалаше! Там ведь рай, в шалаше-то, если следовать мудрой пословице!

– Так она и уйдет, попозже… Определится со временем, где будет жить, и даст мне знать.

– Ну да, ну да, размечтался! Да никогда она не определится, ей и в твоей квартире хорошо! И любовнику ее вполне замечательно там будет! Уж прости, я хорошо знаю твою Марину… Именно так она и собирается поступить. Рассчитывает, что ты будешь жить у меня, а она – в твоей квартире. Будет уверена, что ты ее не прогонишь. И ты не прогонишь… Ну почему, почему ты у меня такой, Жень… Наверное, это я виновата, что вырастила тебя таким… Надо было тебя не по театрам и филармониям водить, а во двор отправлять, чтобы ты жизни учился. Чтобы умел постоять за себя в любой ситуации. Кулаками защищать себя научился! А я, наоборот, другому тебя учила… Вот и научила на свою голову! Когда растишь сына одна, ничего хорошего из этого не получается. Хотя твой отец… Он ведь тоже был очень мягким человеком. Тихим, интеллигентным… И тоже страдал… Все в себе переживал, хотя снаружи улыбчивым был, спокойным. Потому и рано умер, наверное. Я-то знаю, как он страдал от этой интеллигентской двойственности, когда не можешь себе никакого хамства позволить. И даже когда надо позволить…

– Я не страдаю, мам. Не страдаю. Все нормально со мной, правда.

– Да как же – не страдаешь? Что я, не вижу? Прекрасно знаешь свою Марину, а любить ее никак не перестанешь! Терпишь ее хамство, без конца терпишь… Вот я всегда чувствовала, что этот твой брак ничем хорошим не закончится. Что Марина вовсе тебя не любит… И не любила никогда. И мне очень тяжело видеть тебя таким несчастным…

– Мам, перестань. Все со мной нормально. Да и разве нам плохо вдвоем, мам? Хотя… Если тебе некомфортно, я могу квартиру себе снять…

– О