по себе глаз притягивает – не оторвать. Конечно же, понимал. Но разве это важно, разве это имеет значение? Понимание – это одно, а свои глаза, свое восприятие – это другое. К тому же это восприятие все время вопит заполошно – хочу эту красоту, каждую минуту хочу, каждую секунду… Потому и мчусь к ней как ненормальный. Едва дожидаюсь конца рабочего дня. Потому и забыл напрочь ту жизнь, прежнюю.

Нет, не то чтобы совсем забыл, конечно. Потому что в прежней жизни остался его сын Павлик, надо бы обязательно с ним встретиться, объяснить, что к чему. Те самые слова сказать, которые говорят все отцы, сбежавшие из семьи, – мол, я тебя не бросаю, сын, я всегда буду любить тебя. И мы будем встречаться с тобой очень часто…

Да, очень часто. Но не сейчас. Не могу я сейчас, Павлик. Ты просто поверь мне, и все. Не могу я пока выскочить из этого притяжения, из этого голоска, который зовет меня хрипло: «И на меня тоже кофе свари…»

Рита. Риточка. Зайка нежная. Ты вся мое восхищение. Каждое движение легкого прелестного тела – одно сплошное восхищение. И как ты берешь в ладошки чашку с кофе, и как тянешься к ней пухлыми губами… И как сосредоточен твой сонный взгляд, и эта складочка-бугорок меж бровями… Такими, будто рукой художника на лице писаными – вразлет. Хотя ведь и правда писаными, только этот художник и не художник вовсе, а всего лишь хороший мастер татуажа. Ну и что? Пусть мастер… Какое это имеет значение! Нежному восприятию все равно…

Да, ему все в ней нравилось. Как она смеется, как двигается, как говорит, как ест. И даже как перед зеркалом подолгу может сидеть, а потом и стоять перед тем же зеркалом, придирчиво себя оглядывая. И как она в телефон смотрит, легко касаясь пальчиком дисплея, и проговаривает капризно:

– Ма-а-ась… Скажи мне, какую фотку выложить, а? Где мы с тобой в кафе за столиком сидим? Или вот эту, где у меня снег на ресницах? А может, обе выставить, а? Сначала снег на ресницах, потом в кафе…

Он не успевал ей ничего ответить – тут же Риточка выдавала новую эмоцию, уже не капризную, а вполне себе радостную:

– Ой, Мась, смотри! Мне Юлька картинку из ТикТока прислала! Такая прикольная, посмотри! Ой, вот еще одна…

Да, она могла часами сидеть в телефоне. Его не раздражало. Да, она такая, как все эти современные девчонки. Живет, погруженная в соцсети. За чтением книги ее не увидишь, как Машу…

Может, потому она его так и притянула к себе, а? Что не ощущает он больше прежней ущербности?

Да, да, той самой ущербности, которая свербит гордую душу… Когда, к примеру, просыпаешься ночью и видишь жену, которая уткнулась в книжку. И так вся пропала в этой книжке, что и не заметила, как муж проснулся. А когда позвал ее тихо, так глянула, будто и не видит его совсем. Будто она вся в этой книжке…

– Ты что читаешь такое, интересно? Спать надо, мне свет мешает… Как можно вообще читать ночью, не понимаю?

– Это же Сэлинджер, Олег… «Над пропастью во ржи».

– Так ты вроде уж третий раз эту книгу читаешь! Не надоело тебе?

– Нет, что ты… Я часто перечитываю те книги, которые люблю, ты же знаешь… И каждый раз для себя что-то новое открываю. Вот если бы ты тоже почитал, понял бы…

– Некогда мне читать, я работаю много. А ночью я спать хочу. Выключай свет…

Она послушно закрывала книгу, тянулась рукой к выключателю. Не спорила никогда. И в этом тоже было что-то обидное – мол, зачем с таким бесчувственным спорить?

Или, например, он видел, как она какую-нибудь там оперу по телевизору смотрит… Так же внимательно-жадно, как и книжку читает. И опять эта обиженная ущербность давала о себе знать: что может быть там интересного – в опере? Ну поют… И совсем нескладно поют, перекрикивают друг друга. А она смотрит жадно, будто вся там… вместе с этими крикунами на сцене! Что она в этой опере слышит такое, чего он не слышит? Не слышит и не понимает… Как не слышит и не понимает классическую музыку: Рахманинова всякого с Генделем и Равелем. И даже более того… Все время ему кажется, что те, кто эту муть слушает, просто притворяются, что им нравится. Чтобы доказать другим что-то. Что они такие… Особенные. А он дурак…

Нет, она любила его, конечно. Ничего ему не доказывала, просто любила. Беззаветно и преданно любила. И сейчас любит, это понятно… И горюет, что он ушел. И сын у него там…

Все там, да. А здесь Риточка. Милая, простая, понятная. Его женщина, на всю жизнь его. Только его. Господи, как хорошо, как счастливо они будут жить…

– Ма-а-ась… – снова услышал он ее голосок и уловил в нем незнакомые доселе нотки, немного настороженные. – Мне надо с тобой поговорить, Мась… Вернее, сказать тебе… Попросить…

– Что, Риточка? О чем ты хочешь меня попросить? Ты ж знаешь, я все для тебя сделаю! Все, о чем ни попросишь!

– Да я знаю, Мась… Тут вот какое дело… Я ж с работы месяц назад уволилась, ты ведь знаешь…

– Ну да, знаю. Ты нашла себе новую работу, да?

– Нет, не нашла… Да и не искала пока… И как-то не хочется снова в секретари идти. Ко мне все начальники, где бы я ни работала, обязательно приставать начинают. Даже не знаю, что с этим делать, Мась!

– Ну так и понятно… Ты ж такая соблазнительная у меня!

– Ты что, не будешь против, если опять?.. Если я секретаршей опять…

– Да как это… не буду против! Что ты такое говоришь! Да я… Я же убить могу, если узнаю! Нет-нет, не будешь ты больше секретарем работать, не будешь!

– Но я же больше ничего не умею, Мась…

– И не надо. Я буду нам на жизнь зарабатывать. Мне кажется, я теперь многое смогу… Такое чувство, что у меня крылья за спиной выросли, понимаешь?

– Да, милый, понимаю… И я тебя очень люблю, когда ты такой… Только мне надо сказать тебе…

– Говори, говори, я слушаю!

– Ну, в общем… Завтра квартирная хозяйка придет… Я задолжала ей за два месяца, и… Там уже много набежало…

– Погоди, я не понял! Какая квартирная хозяйка, не понял? Разве это не твоя квартира?

– Нет, не моя… Я ее снимаю.

– Да? А я думал… Ты мне не говорила, что