Я делаю глубокий вдох и возвращаюсь к настоящему, в котором мама отвечает мне на мое письмо: «Мимолетная влюбленность присутствовала, но не более. Поэтому через некоторое время присутствие вашего отца стало просто меня раздражать. Мы были очень разные… Дети никогда не были целью моей жизни, Ира результат моего недолгого увлечения, ты – попытки сохранить семью, и еще раньше были проблемы с контрацептивами».

Реальность, как гравитация, – «бессердечная ты сука»[12] – возвращает меня обратно из моих влажных, оторванных от жизни фантазий. Все было именно так, как было. Все могло быть только так. Никаких «ах если бы» не существует. Это моя жизнь, и в ней есть только такие исходные данные. И я решаю, что с ними делать – убегать в мир грез или же решиться играть с тем, что у меня есть, выигрывая партию за партией и наконец получая на руки действительно хороший расклад.

Разум или тело?

Вернемся к нейрофизиологии. Очевидный вопрос: разум управляет телом или тело управляет разумом? Ответ – и то, и другое. Однако поливагальная теория предполагает, что гораздо легче иметь тихий и спокойный ум, когда тело говорит: «Ты в безопасности», о чем пишет Р. Шварц в книге Energy psychology, polyvagal theory, and the treatment of trauma (22, 274).

Существуют два пути изменения системы обнаружения угрозы: сверху вниз, меняя сообщения от медиальной префронтальной коры, либо снизу вверх, через рептильный мозг, с помощью дыхания, движений и прикосновений (2, 73).

Когнитивно-поведенческая терапия (КПТ) фокусируется на первом пути. Но есть проблема: когда молниеносность реакций нервной системы на стресс становится хронической, мы застреваем в том, что не подвластно нашему сознанию, – и это зависит не от наших когниций. Согласно теории Стивена Порджеса, все происходит ровно наоборот: когниции не создают восприятие опасности, а наше телесное восприятие опасности создает когниции (15, 271).

Несмотря на всю мою любовь к КПТ, она не способна охватить своими методами все последствия травмы. Существующие в настоящее время научно обоснованные методы лечения неэффективны для 25–50 % пациентов, участвующих в клинических исследованиях, что замечают С. Б. Тал и М. Дж. Дж. Ломнен в Current Perspective on MDMA – Assisted Psychotherapy for Posttraumatic Stress Disorder (23). Излишне оптимистичные утверждения об эффективности когнитивно-поведенческой терапии не подходят для тех пациентов, которые сильно нуждаются в помощи, на что обратили внимание Корриган и Хулл в исследовании Recognition of the neurobiological insults imposed by complex trauma and the implications for psychotherapeutic interventions (24, 79–86). Но проблема в том, что такая психотерапия лучше всего поддается оценке с помощью рандомизированных контролируемых исследований (3, 195).

Работа с травмой – это более широкий процесс, нежели работа исключительно с нашим мышлением. Физиологические и соматические аспекты переживания являются неотъемлемой частью нашего благополучия, а неразрывная связь тела и мозга потенциально меняет правила игры (3, 29).

В КПТ особое внимание уделяется когнитивным процессам, в первую очередь задействующим левое полушарие головного мозга. Но, изучая развитие мозга у детей и подростков, Мартин Тайчер заметил корреляцию между прошлым жестоким обращением и/или пренебрежением и недостаточным развитием мозолистого тела по сравнению с обычными людьми (17, 51). И поскольку активность этой части мозга, отвечающей за коммуникацию полушарий, у переживших травму может быть сильно снижена, важнейшим шагом до – до работы с когнитивными процессами – может быть восстановление связи между правым и левым полушарием.

Внешне вы видите клиента, который говорит с вами на вашем языке. И вам может показаться, что он совершает значительный прорыв в понимании своих чувств на рациональном уровне, но это может не иметь никакого значения для его посттравматических симптомов, если его средний мозг не модулирует ответную активность (3, 61). Другими словами, в это время он внутренне просто вновь переживает сильнейший регресс.

Приведу простой пример: классическое упражнение «Представьте себе безопасное место» для человека, пережившего комплексного травму, может быть либо бесполезным, либо дестабилизирующим, ведь вы просите представить себе безопасность у того, кто совершенно не знаком с этим чувством, и вместо безопасного места он представляет себе свои стратегии выживания.

Это хорошо мне знакомо: в какой-то момент своей жизни я осознала, что мне практически незнакомо понятие «расслабление». То, что я принимала за расслабленность, оказалось напряжением – просто менее высоким, чем мое привычное состояние. Страх являлся настолько привычной частью моей жизни, что просто не поддавался идентификации. Ведь я не знала, что это значит – жить без страха.

Моя безопасность выглядела для меня как полное сосредоточение внимания.

Согласно поливагальной теории, чувство безопасности не является когнитивным – оно, скорее, связано с чувствами и ощущениями, как указывает С. Порджес в книге Trauma Treatment (25). Невозможно изменить эмоциональное и психологическое состояние без физиологических сдвигов. Когда мы целенаправленно занимаемся практиками, обеспечивающими нас физическим спокойствием, мы сигнализируем нашей лимбической системе, что мы в безопасности на физиологическом уровне (3, 63).

Поливагальную теорию можно рассматривать как науку о том, как чувствовать себя в достаточной безопасности для того, чтобы влюбиться в жизнь – и пойти на жизненные риски (15, 188). И если для того, чтобы влюбиться в свою жизнь и пойти на риски ради жизни, а не выживания, нам могут помочь самые разные подходы, связанные с осмыслением своих когниций, изучения своих ценностей и, главное, воплощения их в жизнь путем поведения, то для того, чтобы почувствовать себя в достаточной безопасности, нам могут потребоваться другие подходы, помогающие нам регулировать свое тело сверху вниз и снизу вверх. Нам может потребоваться помощь в регуляции своих автоматических реакций. Нам может помочь доступ к вегетативной нервной системе, до которой мы можем достучаться с помощью дыхания, движений и прикосновений (2, 74).

Сестры

Временами именно братья или сестры становятся теми, с кем формируется здоровая привязанность. Временами они становятся теми самыми безопасными людьми друг для друга, которых им так не хватает в дисфункциональных семьях. Временами они становятся островом надежности и спокойствия – и даже если вокруг бушует буря, они защищают друг друга.

Сиблинги (братья и сестры) могут быть источником эмоциональной поддержки на протяжении всей жизни и играть крайне важную роль, помогая друг другу приспособиться к стрессовым ситуациям и оказывая взаимно важное влияние на развитие и адаптацию, что отмечают Марк Э. Файнберг и соавторы в исследовании Siblings Are Special (26).

Однако жизнь в травмирующей среде может иметь разрушительные