посмотреть, что так ее шокировало. И тоже испытали нечто подобное. Ленка смотрела то на меня, то на Лешку, который не отрывался от монитора. Я же успел заметить, как в уголках глаз любимой женщины начинает собираться влага.

— Она работает… — тихо и по слогам произнесла потрясенная Ленка.

— Этого не может быть, — теперь уже хором вместе с Лешкой они озвучили одну мысль на двоих.

— Может, это автономный режим? — спросил не верящий в чудеса, несмотря на события последних дней, Лешка.

— Какой на фиг автономный? — одернула его Бандитка. — Ты на входящий и исходящий трафики посмотри.

— Вижу, — коротко согласился гуру. — Но этого не может быть.

— А то, что ты наблюдал последние два дня, может быть? — поддел я друга.

Он посмотрел на меня с удивлением и быстро сориентировался:

— К тем чудесам я уже привык.

Лешка притащил из кухни табурет и сел рядом с Леной. Они изучали программу, не переставая восклицать: «Смотри на это!», «А что ты про это скажешь?», «Невероятно», «А это что, знаешь?», «А вот это!»

Глядя на двух своих лучших друзей, я думал о том, как же гармонично они смотрятся: оба красивые, умные и увлеченные.

Сколько так прошло времени, не знаю. За окном уже сгустились сумерки, настольная лампа освещала клавиатуру, а монитор — их лица.

— Нужен перерыв, — прервала залипание Ленка.

Лешка нехотя повалился на диван рядом со мной. Лена перебралась в кресло напротив. Было темно и уютно.

— Дорогие гости, вам хозяева не надоели? — вдруг вспомнил я (так говорила моя мама, когда гости засиживались).

Повисла неловкая пауза. Ее прервал Лешка фразой, которую я уже сегодня слышал:

— Иди уже.

Я посмотрел на Лену. Она не возражала. Но проводила до дверей и, когда я уже собирался выходить, тихо прошептала:

— Спасибо, — и чмокнула в щеку.

Я замер, но уже громче прозвучавшее который раз за сегодня «Иди уже» вывело меня из оцепенения.

Спускаясь по лестнице, вспомнил в деталях, как вчера тащил тумбочку из красного дерева и мне мешал не столько вес мебели, сколько откровенный наряд подруги.

На улице, вдохнув свежий вечерний воздух, я почему-то обрадовался. Душа ликовала: мне удалось вправить мозги бесчувственному другу. Любовь Ленки, наконец, станет взаимной. Я умилялся, думая про счастье этих дорогих для меня людей.

Но где-то глубоко внутри щемило, болело и ныло, словно там застряла заноза — жить, конечно, можно, но может и кольнуть когда-то.

Я не стал возвращаться за машиной и на метро добрался до дома. В подъезде не горели лампы. Пригодился брелок-фонарик. Я подсветил входную дверь, вставил ключ в замочную скважину и не успел его повернуть, как за спиной прозвучал незнакомый мужской голос, который окликнул меня по имени:

— Сергей?

файл.21

Боря с детства мечтал стать летчиком или милиционером. С первым не сложилось, потому что интенсивные занятия спортом в школьные годы чудесные эхом отозвались шумами в сердце, что и обнаружилось на медицинской комиссии перед поступлением в летное училище. Когда Борис отправился на осмотр, чтобы попасть уже в школу милиции, то очень сильно волновался, как бы и туда ему дорога не закрылась по здоровью. Но, увидев в заключении «годен», он с облегчением выдохнул и спросил:

— Значит, шумы в сердце прошли?

На что седовласый терапевт, когда отвлекся от письма и посмотрел на молодого абитуриента сквозь толстые стекла очков, авторитетно заявил:

— Когда вырастешь, тогда и пройдут. В твоем возрасте у всех шумит. Спортом занимался? Вот и шумит. Это нормально.

Боря пожалел, что на комиссии в летное училище не было такого здраво рассуждающего врача.

Но я немного забежал вперед. После неудачи с поступлением в летное Борис вернулся домой в городок Ёжики, где жил с самого рождения, и заявил родителям, что теперь будет поступать в школу милиции.

В районном управлении внутренних дел, как и положено, проверили документы (не привлекался, не состоял, поощрялся, занимался, etc.), написали характеристики и выдали направление. В документе значилось две фамилии: самого Бориса и некоего Павла Завьялова. Оба, едва познакомившись, тут же и подружились. В Москву поехали вместе. И остановились поначалу у Борисовой тети. У нее все родственники и знакомые останавливались, когда наведывались в Москву. Если бы родственники и знакомые жили, допустим, в Мытищах или Чебоксарах, то я бы мог написать «все Мытищи или Чебоксары останавливались». С Ёжиками это не проходит. Потому что фраза «все Ёжики» сбивает с толку.

Есть еще один нюанс: тетя была дамой привередливой, и тех, кто ей приглянулся, устраивала в своем доме, иных же переселяла в гостиницу «Спорт», где работала администратором. Мальчишки ее женское сердце покорили, еще бы: родной племянник и друг, как она говорила, — «вылитый Вячеслав Тихонов в молодости». Выделила она им большую комнату в полное распоряжение с единственным ограничением:

— Девчонок, когда я в ночную работаю, не приводить. Разрешаю, если девушка будет из скромных.

— Тетя Люся, — удивлялся Павел. — Да как же скромная девушка согласится на ночь к парню уходить?

— Вот и я о том же, — радовалась смышлености квартирантов тетка.

Но парни готовились к экзаменам, им было не до романтических отношений. Так что выполняли они наказ тети Люси не только ночью, но и днем. За редким исключением.

А звали это исключение Оля. Соседка, студентка первого курса. Как водится, отличница, спортсменка и красавица. Она сама часто наведывалась к мальчишкам, рассказывала про Москву, заваривала чай и иногда даже готовила им яичницу. Больше ничего готовить не умела, потому что жила дома, а не в общежитии. Но просила ребят, обращаясь непременно к Борису, не расстраиваться, поскольку обещала до свадьбы научиться всему. Она говорила это смеясь и очень веселилась, когда Борис смущался. А тот трезво взвесил свои шансы и оценил их равными нулю, поэтому считал, что если и ходила Оля к ним в гости «не просто так», то интерес был связан с Павлом. К тому же Бориса Оля постоянно подначивала и смущала. То спросит, умеет ли Боря целоваться, и предложит обращаться к ней, когда надумает учиться. То грозит отшлепать его за нескромные мысли. А когда Борис с возмущением спрашивал, что она имеет в виду, Оля смеясь выдавала: «Боренька хочет узнать, что такое нескромные мысли», чем вводила его в еще большее смущение.

И вот на фоне всего этого Павел однажды несказанно