— Нет, вам нельзя к нему прикасаться. И почти сразу же добавила: — Или только очень, очень осторожно!

Я прикоснулся к нему пальцем. Внутри шарика возникло еле заметное дрожание, и я услышал слабый, мелодичный звук. Я прикоснулся к нему ещё раз, и звук усилился. Я снова дотронулся до шарика, и из хрустальной сферы излился крошечный поток сладчайшей гармонии. Больше прикасаться к нему девушка мне не разрешила.

Мы так и шли вместе до самых сумерек. Ближе к ночи моя спутница оставила меня, но назавтра в полдень опять вышла из леса, как и накануне, и мы снова шли вместе до самого вечера. На третий день около полудня она вновь появилась из–за деревьев и пошла со мной рядом. Она рассказала мне много всего и о Волшебной стране, и о том, как она жила до сих пор, хотя мне так и не удалось ничего узнать о её хрустальном шарике. Однако в этот день тень незаметно подползла к ней сзади и окутала её сумрачным покровом.

Девушка от этого ничуть не изменилась, а её шарик, оказавшись в полумраке, словно засветился изнутри волнами колеблющегося света, испуская целые снопы многоцветных отблесков. В тот же самый момент страстное желание понять наконец, что это за штука, стало просто нестерпимым. Я жадно протянул руки и схватил его. Он снова запел и зазвучал, музыка его становилась всё сильнее, словно в нём закипала негромкая мелодичная буря, шарик задрожал, заволновался, запульсировал у меня между ладонями. У меня не хватило духа вырвать его у девушки, и хотя она пыталась отнять его у меня, я судорожно вцепился в него обеими руками, несмотря на её мольбы и даже (как ни стыдно мне в этом признаться) слёзы. Музыка нарастала, разветвляясь и усложняясь, становясь всё неистовее, шарик дрожал и трясся — и вдруг разлетелся вдребезги прямо у нас в ладонях. Из него выплыло облачко чёрного тумана; обогнув девушку, оно заволокло её маслянистой чернотой, на мгновение скрыв от меня даже тень. Она крепко прижала к себе осколки, которые были мне уже не нужны, и со всех ног побежала от меня прочь с горьким плачем обиженного ребёнка.

— Ты разбил мой шарик! — рыдала она. — Мой шарик разбился! Мой шарик, мой шарик! Он разбился!

Я кинулся за ней, чтобы её утешить, но не успел сделать и нескольких шагов, как внезапный порыв ледяного ветра согнул верхушки деревьев и пронёсся меж стволов, прижимая нас к земле. Огромная туча закрыла солнечный свет, над лесом разразилась страшная гроза, и я потерял девушку из виду. Мне и сейчас становится тяжело и тоскливо, когда я думаю о ней.

Иногда перед сном, когда я лежу в постели и о чём–нибудь думаю, мне вдруг снова слышится её плачущий голос: «Ты разбил мой шарик! Мой шарик разбился! Мой шарик, мой бедный шарик!»

Потом случилось ещё одно престранное происшествие, только тень ли была ему виною, я так и не понял. Я попал в деревушку, обитатели которой на первый взгляд ничем не отличались от обычных земных людей. Сами они не особо стремились заводить со мной разговоры и, скорее, уклонялись от моего общества, хотя, когда я к ним обращался, отвечали учтиво и доброжелательно. Но вскоре я заметил, что стоило мне подойти к любому из них чуть ближе, чем обычно (с кем–то это расстояние было больше, с кем–то меньше), как весь внешний облик этого человека начинал меняться, и чем ближе я подходил, тем разительнее были перемены. Я отступал, и мой собеседник тут же принимал прежний вид. Не знаю, с чем можно сравнить те гротескные и непредсказуемые метаморфозы — разве только с тем, как нелепо искажаются и искривляются наши лица, отражаясь на выпуклой поверхности серебряной ложки или начищенного до блеска чайника.

Обнаружил я эту странность совершенно смехотворным образом. У хозяев дома, где я остановился, была прехорошенькая и очень милая дочка, которая разговаривала со мной куда приветливее всех остальных. В то время тень как раз немного угомонилась и вела себя не так бесцеремонно, как обычно, и дух мой так воспрял от этой неожиданной передышки, что, несмотря на все печали, мне стало легко и даже радостно. Должно быть, хозяйская дочка прекрасно знала, какими мне видятся обитатели её родной деревни, и решила немного позабавиться. Однажды вечером она так задорно и кокетливо подшучивала надо мной, что я, разгорячившись, попробовал её поцеловать. Но она была надёжно защищена от подобных посягательств. Внезапно её личико перекосилось в мерзкую, отвратительную рожу, а хорошенькие губки растянулись в жуткую щель, которой мало было бы и шести поцелуев сразу. В ужасе я ошарашенно отпрянул, а она весело расхохоталась и убежала прочь.

Вскоре я понял, что то же самое происходит и с другими жителями деревни, и потому, пока я остаюсь в их обществе, мне придётся держаться с каждым из них на безопасном расстоянии. Пока я неукоснительно придерживался этого правила, всё шло довольно гладко. Не знаю, каким видели меня они, если я невольно подходил к ним ближе, чем следовало; но, по–моему, этот странный закон действовал и в ту, и в другую сторону. Мне так и не удалось выяснить, один ли я обладал этой странной особенностью, или здешние обитатели видели друг друга такими и до моего появления.

Из райских кущ потоки рек текут

И изгнанных в юдоль скорбей влекут,

Но лишь одна дрожащая струя

С земли ведёт в блаженные края.

Я провёл в той деревне почти неделю. Когда я вновь отправился в путь, вокруг меня потянулись безлюдные места, сплошь покрытые сухим песком и посверкивающими камнями. Жили здесь по большей части маленькие уродливые гоблины. При встрече они неизменно начинали дразнить меня и, дурашливо кланяясь в притворном смирении, протягивали мне целые пригоршни золота и драгоценностей, всё время строя мне рожи и кривляясь, словно я был душевнобольным, а они снисходительно потакали моим прихотям. Но стоило любому из них заметить волочившуюся за мной тень, как на его мордочке сразу же появлялось кислое выражение жалости и презрения. Бросив золото на землю и перестав гримасничать, он неловко отступал, словно уличённый в какой–то жестокости, и делал знак своим товарищам, чтобы те тоже перестали насмехаться и дали мне пройти. Мне не очень–то хотелось к ним присматриваться, ибо теперь тень не только следовала за мной сзади, но и лежала у меня на сердце.

Я вяло и почти безнадёжно шёл вперёд, пока однажды не набрёл на прохладную струйку, пробивающуюся из–под нагретого солнцем валуна и убегающую куда–то в южном направлении. Вода чудесным образом оживила меня, и во мне встрепенулась нежность к весёлому ручейку. Он родился в пустыне, но как будто сказал сам себе: «Я всё равно буду сверкать и петь, и омывать свои берега, пока моя пустыня не превратится в райский сад». Решив пойти вдоль русла и посмотреть, во что выльются его намерения, я зашагал по каменистой почве, раскалённой от жары.

И действительно через какое–то время я увидел на берегах первые зелёные травинки, а кое–где даже низкорослые кустики. Иногда ручеёк вообще исчезал под землёй, но я продолжал идти, стараясь придерживаться его невидимого русла, и вскоре до меня снова доносилась его песенка, иногда довольно далеко в стороне, среди незнакомых камней, над которыми он выстроил новый каскад переливчатых мелодий. Зелени на берегах становилось всё больше, к первому ручейку всё чаще присоединялись другие, и наконец, дивным летним вечером, после многодневного путешествия, я присел отдохнуть возле широкой реки под раскидистым каштаном, ронявшим на землю молочно–белые и нежно–алые лепестки. Сердце моё захлестнула волна безудержной радости, невольно перелившаяся в глаза. Сквозь слёзы всё вокруг показалось мне поразительно, необыкновенно прелестным; мне почудилось, что я только сейчас впервые по–настоящему вступаю в Волшебную страну, и чья–то заботливая рука вот–вот коснётся моей щеки, а чьи–то добрые слова согреют душу. Повсюду цвели розы, дикие розы. Их было так много, что воздух не только наполнился их тонким ароматом, но и сам словно порозовел.