Никитича Померанцева было светло, тепло и шумно. Он любил гостей, а те, учитывая его щедрый характер и нескромные возможности, очень часто (да что уж лукавить – почти всегда) отвечали ему взаимностью.

Попасть на вечера у Померанцева не составляло труда, ибо из всех формальностей для этого требовалось лишь знакомство любой степени близости с кем-то из людей, известных хозяину, но данным же обстоятельством все и осложнялось, так как порой случалось, что уже к девяти вечера во всех комнатах, предназначенных для приема, было не протолкнуться. Сегодня народу оказалось не сильно много, но в каждой зале было организовано что-то вроде небольшого клуба по интересам, а сам Евгений Никитич перемещался из зоны в зону по-гусарски, с бокалом шампанского в одной руке и открытой бутылкой в другой, подолгу нигде не задерживаясь.

Где-то гости из числа азартных уже резались в карты, в одной из комнат в полной тишине читал что-то рифмованное стриженный по-мужицки вислоусый тип в сером пиджаке поверх подвязанной плетеным пояском косоворотки, в другой обсуждали новые сплетни об очередных выходках царского старца, время от времени взрываясь громким хохотом.

Довольно часто дребезжал дверной звонок, но Евгений Никитич не прерывал своего обхода (звонивших по вечерам всегда встречал дворецкий), и приветствия случались лишь тогда, когда маршрут хозяина пересекался с интересами гостя.

Очередная трель раздалась в начале одиннадцатого и застала Померанцева в комнате с камином, в этот вечер выполнявшей роль поэтической гостиной. Усатый уже отчитал свои ржаные вирши и скромно уселся прямо на пол перед пустым очагом, теперь выступать готовился курчавый тип с красивым, но немного лошадиным лицом, одетый в наглухо застегнутый френч морского кроя с серебряными пуговицами. Евгений Никитич только собрался внимать столичной знаменитости, как в комнату буквально ввалился Мазуров и принялся озираться по сторонам бешеными глазами. Увидав стоящего в углу Померанцева, Алексей молча подбежал к нему, ухватил за локоть и потащил в кабинет.

Плюхнувшись на ту самую софу, где утром хозяин принимал визитеров из сыскного, он выпалил:

– Женя! Зимин мертв!

Померанцев спокойно уселся в кресло, поставил на столик бутылку, пригубил из бокала и невозмутимо ответил:

– Знаю.

– Ни черта ты не знаешь! Он убил Надю!

Только очень внимательный человек рассмотрел бы произошедшие в лице Евгения Никитича перемены, и лишь человек, очень хорошо его знающий (если бы такой вообще существовал), сумел бы понять, в какое смятение привела хозяина дома принесенная Мазуровым новость. Увы, природа не наделила наблюдательностью самого вестника, да и слишком глубоко было его собственное горе, чтобы угадывать по лицам чужие эмоции.

– Как это произошло?

– Да черт его знает! Я пьяный был, не помню ничего. В полиции сказали, что будто бы мы с ним ругались, тот начал размахивать пистолетом, а Надя попала под выстрел. Налей вина, что ли? – почти всхлипнул Мазуров, но дожидаться, пока хозяин выполнит просьбу, не стал – бросил на стол серый картуз, который до этого судорожно мял в руках, и жадно приник к горлышку бутылки.

В другое время Померанцев, несомненно, возмутился бы подобной выходкой, но сейчас он отстраненно смотрел на двигающийся вверх-вниз кадык и на стекающие по щекам и подбородку прямо за шиворот пенящиеся ручейки.

Вытерев тыльной стороной ладони влажные от шампанского губы и отставив бутылку, Мазуров перегнулся через столик, ухватил Евгения Никитича за плечо и просвистел:

– А еще они собирались вместе убить Столыпина…

Померанцев смахнул лежащую у него на плече, пахнущую шампанским, руку и зашептал в ответ:

– Не пори чушь! Какой к бесовой бабушке Столыпин? Зимин кормился в охранке, какое покушение? Он просто выслужиться хотел и сдал бы к чертям и тебя, и Надежду.

– О-о-о-о! Про охранку я тебе сейчас расскажу… И про охранку, и про охрану! – многозначительно закатил глаза к потолочной лепнине Мазуров. – Я тебе сейчас такого порасскажу, что ты мгновенно и бесповоротно мне поверишь… Они с Надей уже собирались в Киев ехать, туда же чуть не весь двор направляется. Убить планировалось прямо на глазах у царя! Тут такие силы вовлечены…

Из глубины квартиры раздался дикий грохот, как будто кто-то кузнечным молотом крушил деревянную мебель. Померанцев вскочил на ноги:

– Савелий, что там за тарарам? Я сейчас. Сиди здесь, выпей пока, а я разберусь – и договорим.

В библиотеке, где шла игра, один из специально выставленных столов валялся на боку с отломленной ножкой, а по полу, закутавшись в сорванное с игрового поля сукно, катались, пытаясь дотянуться друг другу до горла, бывшие соседи по поверженному столу. Комичности ситуации добавляла безмятежно продолжающаяся за двумя другими столами игра. Восстановив с помощью камердинера и остальных игроков порядок – бузотеров растащили и отправили вон, сломанную мебель отодвинули к стене, а весь банк оставили в счет понесенного ущерба, – Евгений пошел в кабинет. В прихожей хлопнула дверь, вероятно, за выдворенными смутьянами.

Кабинет оказался пуст. Недопитая бутылка валялась на полу, и на дубовом паркете уже набралась небольшая лужица. Окно было отворено настежь, хотя в преддверии грозы прислуга получила указание все закрыть. Померанцев направился к парусившимся на ветру шторам, но нога наступила на что-то мягкое и чуть не поехала по скользкому лакированному полу. Он наклонился и поднял серый картуз.

«Вот болван! Ну да ладно, дойдет до дома простоволосый».

Он взялся за раму, но тут снизу заливистой трелью заголосил свисток дворника. Перегнувшись через подоконник, Евгений Никитич увидел лежащий на темном тротуаре в луже фонарного света знакомый силуэт с непокрытой головой, вокруг которой расползалось черное пятно.

* * *

Александр Павлович Свиридов проснулся в отличном расположении духа, ибо впервые за последние несколько дней (а вернее, ночей) выспался. Во-первых, закрытые весьма быстро дела не занимали больше думы сыщика, а во-вторых, третья по счету ночная гроза наконец-то отогнала эту проклятую жару.

С удовольствием позанимавшись прямо в спальне гимнастикой с чугунными гирями, он долго фыркал в ванной, затем так же обстоятельно причесал светлую шевелюру, разделив ее идеально ровным прямым пробором на несимметричные половинки, прошелся специальной гребенкой по аккуратной бороде и усам чуть более темной масти, а после приступил к плотному завтраку в покойной тишине наедине с утренней газетой. Новости были все мирные и внушающие веру в то, что дела в стране рано или поздно наладятся: Киев готовился к предстоящему визиту государя императора, на гатчинском аэродроме авиаторы отрабатывали новые фигуры и ночной пилотаж в преддверии маневров, журналисты на все голоса восхваляли только что спущенный на воду крейсер «Новик». Когда дошла очередь до кофе и свежайшей булочки от Андреева, Александр Павлович