пока всё ограничивается лишь шуточками, а ветродуи сами по себе ребята не злые, а скорее озорные.

Вернувшись домой, я занялся готовкой, едва проверив холодную. Убежать туша оленя конечно не могла, собственно как и запас земляных груш, но как-то раз в мою кладовку прокопалась лиса, чей мех в итоге стал моим воротником. Выглядело кстати неплохо, да простят меня защитники животных… Впрочем где их в этом мире найдешь? Разве что среди эльфов может будут и то вряд ли. Зоошиза осталась в прошлом мире и я безумно счастлив этому факту. Даже готов поспособствовать тому, чтобы здесь она никогда не появилась. Это конечно не изобретение промежуточного арбалетно-баллистного болта для великаньей пехоты, но тоже ничего себе миссия.

Схватив похлёбку и смолотив порцию деревянной ложкой, которую я в своё время задолбался вырезать, я взялся за обстругивание своей дубины. Налаживание мирного контакта дело хорошее, но лучше иметь под рукой аргумент в спорах по тяжелее. При прочих равных я бы конечно прибегнул к звероформе и её когтям с клыками, но если с просто великаном ещё может поговорят, то с оборотнем уже сильно вряд ли. В прошлой жизни встретив этакого пещерного халкокатжита, я сам мог бы слегка обгадиться. Так что к людям было мной решено идти в обычнов виде, но причёсанным, умытым и не с пустыми руками. Потому дубина строгалась, а под потолком висела оглобля с заострённым концом, которое было обожжено в огне для крепости. Своего рода копье даже имело спиральный узор по всей длине. А теперь вот настало время для дубины. Ничего хитрого я с ней не делал, просто облагораживал рукоять, оставляя на конце яблоко, чтобы она не могла выскользнуть из руки.

Провозившись до тех пор, пока мелкое оконце, закрытое турьим пузырём не перестанет давать сносный свет, я прилег на ложе, закрытое шкурами. Ветер снаружи выл… Хм, но чуть меньше, чем днём. Нет, духи воздуха конечно создания не постоянные, но вот в том чтобы повеселиться они обычно весьма последовательны. Прям как та жена, у которой если уж столовый прибор упал, то без ссоры не обойдётся, сколько бы муж не надеялся на обратное, ведь примета есть примета.

Почесав подбородок под растительностью, я пересел на пол и взялся за бубен с колотушкой, чтобы одним глазком заглянуть в мир нави. Веселящиеся духи воздуха обнаружились недалеко, вокруг слабеющего отражения какого-то существа. Я всмотрелся пристальнее, пытаясь понять по астральной тени, кто её отбрасывает, и обомлел. Существо было разумным и похоже потихоньку загибалось от холода, заметаемое снегом. Метель веселилась, а я быстро вернулся обратно, повесил на пояс свои шаманские инструменты и снова оделся.

Путь до «снежного человека» был не близкий, особенно по пурге. Но я пёр вперёд опираясь на «копьё», как ледокол через льды, даром что снега было выше колена, а ветер дул прямо в харю. Здоровье у болезного уже было не очень, а мне его ещё до землянки допереть живым и не обморозившимся в край надо. Вспотев и вымотавшись, я наконец достиг своей цели. Искомое разумное существо оказалось на поверку молодым парнем человеческого рода, у которого едва проклюнулись усы. Я подошёл к нему и наклонился, заглянув в прищуренные глаза, а потом проговорил на великаньем:

— Здравия тебе, дитя.

Глаза юноши на секунду расширились, а потом он похоже лишился чувств. То ли сил не осталось и холод взял своё, то ли я его напугал так… Ну да черт с ним и чертёнок в придачу, сейчас это тело нужно закидывать на плечо и бодро мотать обратно к землянке по своему следу, пока тропу не замели ветреные шутники.

— А что нам ветер, да на это ответит?

Несущийся мимо, да сломавший крыло — пробасил я, примериваясь к ноше. Дальше стало не до слов, нужно было держать дыхалку. Первый встретившийся мне в этом мире человек не должен сдохнуть у меня на руках. Не в мою, млять, смену, как говорили в дурацких фильмах.

Интерлюдия 1

Силаниль м'Аври устало прислонился к стволу дерева спиной и расслабился. Попытки разжечь костёр не увенчались успехом, ветер был слишком силен, не давая искрам уцепиться за трут. Он сбил все руки в попытках, пальцы уже окоченели от холода и не слушались, но всё было тщетно. Силаниль мысленно усмехнулся.

Тщетно. Это дьявольски ёмкое слово характеризовало очень многое в его жизни. Он был сыном богатого и влиятельного человека, ему должны были быть открыты многие дороги, у него должны были быть лучшие учителя и видит Свет, он бы учился более чем прилежно, чтобы отец мог гордиться им. Но надежды были тщетны. Отцу было мало дела до бастарда от одной из служанок, которая умерла родами. Он просто нанял ему старого монаха, который должен был обучить отпрыска грамоте и решил, что сего довольно.

Но Силаниль был упрямым ребенком, желавшим получить одобрение единственного живого родителя. Потому за грамоту взялся рьяно, вгрызаясь в знания, как голодный пёс в мясо. И не менее рьяно доставал замковых стражей, пытаясь перенять воинскую науку. Те посмеивались, отшучивались, но время от времени действительно чему-то учили. А он тренировался до изнеможения с тяжёлым не по возрасту деревянным мечом. Отец смотрел на это с пренебрежением, но была в нём и толика одобрения. Взгляд мачехи был другим. Бастард мозолил ей глаза, раздражал одним своим видом, был старше остальных детей, проявлял ум, волю, упорство и всё то, чего так не хватало её собственным детям, которых она излишне баловала. А потому стал врагом, которого хозяйка замка норовила уязвить при любом удобном случае. Хотя при неудобном в общем тоже. И ладно бы только словами, могла ведь и плеткой перетянуть поперёк спины.

Злоключения незаконно рожденного ребенка в Авримском замке продолжались до двенадцати лет, когда владетель всё таки сдался перед уговорами жены и решил отправить бастарда на путь духовного служения. Обычно эта практика применялась к младшим сыновьям аристократов. Старшие наследовали, остальные же либо отправлялись по дальше добывать себе свою землю мечом либо становились служителями культа. Второй вариант был даже более предпочтителен, потому что слуги богов давали обеты, отказываясь от многих мирских благ. И в первую очередь от права на землю. Если даже её жаловали в будущем какому либо жрецу за заслуги, она становилась имуществом церкви. Хотя часто рыцари-храмовники упоавляли пожалованным до своей смерти… Но то уже частности, не имеющие отношения к делу.

Силаниль стал послушником церкви Света при монастыре близь