Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И надо же такому случиться, чтобы проклятые слова лейб-медика: «там порвано все, что только могло порваться», всплыли в памяти в самый неподходящий момент, когда он только начал входить в нее, такую желанную и любимую, принявшую его с привычной покорностью служанки! Правителя словно ударило по голове мягким, но увесистым предметом. Разыгравшееся и не в меру богатое воображение нарисовало ему ужасную картину: как едва зажившая нежная плоть жены снова рвется под его грубым напором, истекая кровью. Леденящий озноб пробежал по всему телу, и в следующий же миг он почувствовал, что охватившее его возбуждение исчезло без следа.
И даже когда он успокоился, ни новые ласки, ни деликатная помощь Тамиры не вызвали повторного прилива мужской силы.
* * *
Спрятав обмотанную веревкой «кошку» в развилке веток, Трюкач осторожно добрался до ствола и, цепко обхватив его ногами, стал спускаться на землю.
В половине девятого вечера будет уже достаточно темно. То дерево, которое он облюбовал, на котором ему предстояло просидеть почти шестнадцать часов, растет совсем недалеко от поварни, и когда он покинет его, густая крона даст дополнительную тень, а главное, укроет от глаз караульных на вышке.
Можно смело биться о заклад: влюбленная парочка предается своим утехам не рядом с пышущей жаром плитой. Конечно, странностей и извращений в мире хоть отбавляй, но все-таки это не лучшее место для такого же жаркого времяпровождения! Если рассуждать чисто логически, – ох, как же любит это слово Барон! – они должны заниматься этим самым делом где-то в другом месте. Например, в соседнем помещении. Не может же графская поварня, хоть и предназначенная для низших сословий, состоять из одной-единственной комнаты!
А это значит, что емкости с готовой пищей для слуг и стражников хоть ненадолго, но останутся без присмотра…
Скорее всего, и окно будет открыто, ведь если плита раскалена, то без проветривания просто не обойтись! Впрочем, если оно даже окажется запертым, человеку с его опытом и умением отодвинуть защелку – пара пустяков.
Порошок не имеет ни вкуса, ни запаха: так клятвенно, чуть не крестясь, утверждал ученый алхимик, изготовивший его. Точнее, какой-то запах все-таки присутствует, но он настолько слаб, что надо обладать поистине собачьим нюхом, чтобы учуять его в горячей пище, которая вдобавок наверняка будет обильно сдобрена чесноком, пахучими травами и прочими благословенными добавками, перебивающими любой посторонний аромат.
Что же, болван стражник, расписывая достоинства ненаглядной «голубки», не забыл упомянуть про ее кулинарный талант. Дескать, стряпня такая вкусная – ну, просто пальчики оближешь, а ароматы… Слюна в рот так и набегает, настолько приятный да ядреный дух идет от ее похлебок и прочих блюд. Ни чесночку, ни травок разных не жалеет, умница, да и чего их жалеть, коли они графские!
Действительно, чего жалеть-то…
Интересно, пощадит ли Барон хотя бы эту глупую кухарку?
Едва ли. Хоть их предводитель, надо отдать ему должное, никогда не страдал излишней кровожадностью, – не то что чертова Малютка! – пойти против воли Четырех Семейств он не рискнет.
Решение главарей четырех самых крупных и влиятельных шаек Империи было кратким и суровым: никакой жалости! Загородная усадьба Хольга должна быть уничтожена вместе со всеми обитателями. Вся Империя должна получить наглядный и поучительный урок…
Граф Хольг сам выбрал свою судьбу, сделав это дьявольское изобретение, а главное, поставив его производство на широкую ногу. За последние три месяца доходы Четырех Семейств упали в несколько раз: множество домов и усадеб оказались за колючими заборами, скрытно проникнуть туда стало просто невозможно, разве что с помощью подкопа. Но попробуй-ка бесшумно вырыть лаз нужной глубины и ширины – семь потов прольешь, да и неправильно это, не по божьим заповедям и не по кодексу воровской чести… Либо ты вор, либо землекоп, а если и то и другое сразу… Тьфу!
А резать чертову проволоку – своими руками поднять тревогу. Она же лопается с таким громким звоном, что самый глухой сторож услышит… Именно благодаря этой особенности «проволока Хольга» и пользуется таким спросом!
Создавшееся положение стало совершенно нетерпимым.
Графа пытались предостеречь, еще когда по улицам Кольруда загрохотали первые уродливые «деревянные бабы» с колючей проволокой. Ему регулярно подбрасывали письма, сначала уговаривая по-хорошему, взывая к его благоразумию и дворянской чести: ваше сиятельство, каждый должен заниматься своим делом, член Тайного Совета – корпеть над государственными бумагами, воры – обчищать чужие дома и карманы, так исстари повелось, зачем же рушить устоявшийся порядок и позорить свое высокое звание? Потом решили сыграть на его алчности: если все дело в деньгах и вам ради них не жалко тревожить вечный покой вашего папеньки, светлая ему память, так мы готовы сами вам платить, будем честно отстегивать согласованную долю, только, ради богов-хранителей и всех святых, прекратите выпускать свою проклятую проволоку! Под конец пришлось прибегнуть к самому впечатляющему аргументу: если тебе, придурку и козлу безрогому, наплевать на семейную честь и память об отце, то подумай хотя бы о собственном сыне, он у тебя еще совсем маленький… Это не угроза, а честное предупреждение: раз не жалеешь наших детей, обрекаешь на голод и нищету, мешая их отцам заниматься своим ремеслом, то и мы не пожалеем твоего ребенка.
Хольга ничего не проняло. Заказы на «деревянных баб» поступали непрерывным потоком, и графские мастерские продолжали работать круглосуточно.
Тогда-то Четыре Семейства и вынесли графу приговор. Беспощадный, окончательный и не подлежащий обжалованию. Вопрос заключался лишь в том, как привести его в исполнение…
Ноги Трюкача коснулись мягкой густой травы. Присев на корточки, он замер, напряженно вглядываясь и вслушиваясь в темноту. Потом, выждав время, бесшумно двинулся к выбранному дереву, смутно черневшему прямо перед ним.
В пустом животе чуть слышно заурчало, и он выругал себя за то, что слишком усердно думал о глупой кухарке и ее кулинарных способностях.
Трюкач уже третьи сутки ничего не ел и не пил, только смачивал губы и полоскал рот. Для человека, которому предстоит целый день неподвижно просидеть на дереве, скрываясь в листве и переплетении мелких веток, замерев и уподобившись безжизненному истукану, отправление естественных надобностей – непозволительная роскошь. Впрочем, голод он переносил очень легко и мог без особых проблем выдержать