представления, не только ходил по натянутому канату, жонглируя булавами, не только крутил сальто и демонстрировал чудеса гибкости, срывая дружные и вполне заслуженные аплодисменты, – он прежде всего наблюдал. Или, как говорил Барон, обожавший всякие мудреные словечки, без которых простой человек как-то ухитряется обходиться всю жизнь, проводил рекогносцировку. Ох, далеко не сразу язык научился выговаривать подобное без запинки!

Он осматривал и запоминал все так тщательно, как только мог, но старался по возможности реже поворачиваться в ту сторону, где сидел маленький курчавый мальчик в бархатном костюмчике и начищенных башмачках с золочеными пряжками, который отбил все ладоши, хлопая ему, Трюкачу, и громко, от души, кричал: «Браво!»… Потому что, когда ему все-таки приходилось смотреть на этого ребенка с красивым добрым лицом и большими печальными глазами, сердце невольно сжималось от жалости.

Ведь приговор, вынесенный Четырьмя Семействами, гласил: пощады не давать никому, не делая скидок ни на пол, ни на возраст.

Его цепкий взгляд приметил все, начиная с расположения построек, прежде всего – той самой поварни. Особое же внимание он уделил деревьям.

Подходящее по всем статьям дерево росло как раз между поварней и стеной ограды.

* * *

Эрга, взмокшая и тяжело дышащая, чувствовала приближение хорошо знакомой волны, которая вот-вот накроет ее, подхватит и понесет, беспомощную, утомленную, не имеющую ни сил, ни желания сопротивляться. Она выгнулась всем телом, запрокинув голову с разметавшейся гривой золотистых волос, а из груди вырвался глухой, протяжный стон.

Мужчина тоже застонал и, ненадолго отстранившись, снова ворвался в ее горячее, набухшее лоно, действуя с такой дикой, первобытной страстью и силой, что у Эрги перехватило дыхание. Она жадно глотала воздух пересохшим ртом, готовая с головой провалиться в омут неистового блаженства…

Но волна исчезла, прокатилась где-то в стороне, не задев даже краем, потому что страх внезапно вернулся и заполнил каждую клеточку ее тела. Смертельная опасность, мерещившаяся ей, существовала на самом деле, женщина с таким опытом, как у нее, просто не могла ошибиться.

И эта опасность исходила от клиента. С беспощадной ясностью Эрга вдруг поняла, что все это время мужчина представлял, будто овладевает другой женщиной, оказавшейся в его полной власти. Наверняка такой же натуральной блондинкой, молодой, с безупречной фигурой, очень похожей на нее…

Женщиной, которую он прежде безумно, беспредельно любил, а потом с еще большей силой возненавидел.

* * *

Два человека, по-прежнему заросшие и прикованные к стальным кольцам, но чистые (на полу камеры до сих пор стояли лужи, поскольку грязно-мыльная вода слишком медленно всасывалась в выгребную яму), не веря своим глазам, смотрели на предметы, которые Леман принес в небольшом мешке. Их рты приоткрылись, отчетливо показав, что зубов там осталось не так уж много.

Граф, выбрав на полу камеры местечко посуше, носком сапога разбросал в стороны солому, потом поочередно выложил туда магическое зеркало, магический шар, восковые витые свечи, мел, ритуальный платок, жаровню, узелок с травами, узелок с древесным углем и огниво… Склоняться к полу из-за огромного живота ему было нелегко, и он мысленно шептал не самые благочестивые слова, не забывая при этом краем глаза следить за узниками: а ну как набросятся?! Подпихнуть бы ногой, с безопасного расстояния… но нельзя: для них это чудовищное святотатство. Откажутся проводить обряд, хоть грози самыми лютыми пытками… Волей-неволей пришлось рискнуть.

Но маги, одетые в чистые, хоть старые и залатанные рубахи и штаны вместо прежнего гнилья, потрясенные до глубины души, только смотрели, не мигая, на священные предметы, и их губы беззвучно шевелились, а в глазах стояли слезы.

* * *

Это было ужасно, просто ужасно. Кто бы подумал, что и с ним, Правителем, может случиться такая неприятность, самая печальная и горькая для мужчины!

Он не решался смотреть на жену, чуть не плача от жестокого разочарования и унижения.

Тамира, ласково коснувшись его пылающей щеки, прошептала:

– Не надо, дорогой, ты ни в чем не виноват… Это все из-за меня. Ты просто испугался, что сделаешь мне больно.

Ригун был благодарен ей за эту спасительную ложь. И благодарен темноте, скрывавшей его сконфуженное, покрасневшее лицо.

Хотя можно ли назвать это ложью?

Последние роды, когда они наконец-то дождались появления на свет живого ребенка, чуть не отправили Тамиру к их несчастным первенцам и к давно почившим предкам. Он никогда не сможет забыть те ужасные дни и ночи, когда жена находилась на тончайшей грани, отделяющей мир живых от царства умерших. Даже вид сморщенного красного личика сына, его плоти и крови, вызывал не восторг, а глухую, инстинктивную злобу: ведь именно из-за него он мог лишиться своей любимой.

Боги были милостивы, и Тамира поправилась. Но, как смущенно объяснил ему лейб-медик, роды протекли так тяжело и дали такие осложнения, что об интимных отношениях придется надолго забыть. По крайней мере на ближайшие три месяца, а возможно, и на гораздо более длительный срок.

– Пресветлый Правитель, другого выхода нет…. У вашей августейшей супруги… э-э-э… ну, попросту говоря, там порвано все, что только могло порваться, да еще самым… э-э-э… серьезным образом. Не припомню, когда мне в последний раз приходилось видеть такую ужасную картину, а уж я, поверьте, насмотрелся до… Кх-ммм! Прошу извинения, пресветлый Правитель, если я позволил себе лишнее.

Неверно истолковав ужас, исказивший лицо Ригуна, лейб-медик вкрадчивым голосом добавил:

– Понимаю, пресветлый Правитель: столь долгое воздержание тяжело перенести… да и вредно для здоровья, это я говорю как врач! Но ведь ничто не мешает вам осчастливить какую-нибудь достойную девицу из хорошей семьи…

– Вон отсюда! – топнув ногой, впервые в жизни заорал Ригун.

Крючконосого человечка как ветром сдуло. Он решился показаться ему на глаза лишь через два дня и поклялся всеми святыми, что им руководили только самые добрые намерения и забота о драгоценном здоровье Правителя, которое так важно для всей Империи!

Ригун сухо поблагодарил его за эти добрые намерения, велел больше никогда не заводить разговор на подобную деликатную тему и заботиться только о драгоценном здоровье супруги Правителя.

Это было почти полгода назад, и с тех пор, хотя природа много раз властно напоминала о себе, он не притронулся ни к одной женщине. Поступить так значило предать Тамиру. Настоящая любовь при разлуке становится только крепче – в этом он был уверен, как в заповедях Священной Книги. К тому же раз боги создали человека по своему образу и подобию, он просто обязан руководствоваться не только инстинктами, но и более возвышенными чувствами.

Когда Арад наконец сообщил ему, что Тамира снова может возлечь на его ложе,