имеет особые заслуги перед Империей. А ты, жалкий, грязный червяк, не имеешь права равнять себя со мною!

Маг медленно покачал головой, тряся спутанными космами.

– Хоть я и низведен до положения червяка, но какое-то самоуважение у меня осталось. Так что или я буду обращаться к вам, как обратился, или не буду разговаривать вообще.

Даже в густом сумраке подвальной камеры, скупо освещенной факелами, Леман заметил, как в глазах второго узника мелькнул панический, животный испуг.

– Брат Хинес, что вы такое говорите… Ваше сиятельство! Ваше сиятельство, умоляю, не гневайтесь: у моего несчастного собрата, видимо, помутился рассудок!

Граф медленно досчитал про себя до пяти, перебарывая вспышку ярости. Истинно великий человек никогда не идет на поводу у инстинктов, никогда не принимает решение второпях, – это тоже внушал ему отец. Тем более что эти негодяи нужны ему. Очень нужны… Во всяком случае, пока. А вот потом, когда необходимости в них больше не будет…

Он перевел взгляд на второго мага, неторопливо осмотрел его с ног до головы, постаравшись, чтобы этот кишащий вшами кусок грязи в полной мере прочувствовал, как мерзко и убого выглядит со стороны и какую тошноту вызывает.

– Разве я разрешал тебе говорить, ничтожество?

Голос Лемана звучал тихо, почти ласково, на лицо наползла добрая улыбка, но глаза источали леденящий, стальной холод.

– Н-н-нетт, ваш-шее сият-тельств-воо… – у мага застучали зубы. Те, которые еще не сгнили и не выпали, раскрошившись.

– Тогда почему ты осмелился открыть свою поганую пасть?

– П-прост-тит-тее…

С видом человека, дивящегося собственному безграничному великодушию, Леман кивнул головой (всколыхнулись толстые, нависшие над нижней челюстью щеки).

– Прощаю, так и быть! А вот что делать с тобой, подумаю… – граф перевел взгляд на Хинеса.

– Что хотите, то и делайте. Может, мучениям настанет конец… Все равно это не жизнь.

Леман презрительно усмехнулся, и Хинес, словно подстегнутый этим, вдруг рванувшись к графу, насколько позволила цепь, заговорил с силой и яростью:

– Мы виноваты, не спорю! Чудовищно виноваты! Если бы вы знали, сколько раз я успел проклясть себя за то опрометчивое решение! Какое горе принесла Империи наша глупость, наша непомерная спесь! Но неужели можно так обращаться с живыми людьми, пусть даже страшно виноватыми?! Зачем вашему деду надо было спасать нас, превратив в калек?! Выдал бы ищейкам Норманна, и дело с концом! Зачем ваш отец продолжал держать нас здесь, в этом вонючем каменном мешке? Зачем держите вы? Неужели сами не понимаете, как это мерзко, как подло, как… – Хинес, переведя дух, пытался найти подходящее по крепости слово, и не смог. – Да, мы тысячу раз заслужили смерть! Ну так убейте нас или казните по любому обвинению, но заставлять людей гнить заживо… Неужели вы не боитесь богов?! Совсем не боитесь?

Второй маг зажал рот ладонью: видимо, чтобы неосторожно не нарушить запрет графа. Но глаза его говорили о многом. Он хотел жить, страстно, беспредельно, – даже здесь. Сгнивая заживо. Лишь бы жить.

Граф, дождавшись конца страстного монолога, медленно поднялся с табурета.

Так, наступил самый подходящий момент. Оба готовы расстаться с жизнью: один с затаенной надеждой, второй – с ужасом. А вместо этого…

– Ты храбр, как я погляжу! Вообще-то и не такого храбреца можно сломать, но у меня на тебя другие виды. Как, по-твоему, зачем я сюда спустился – просто посмотреть на ваши грязные рожи?

– Если бы нам давали побольше воды, они не были бы такими грязными, – огрызнулся Хинес, но в его голосе отчетливо различались и нотки сомнения. В самом деле, зачем мерзкий толстяк приперся сюда?

– Дадут, обещаю. Много. Прямо сейчас. Причем горячей. И даже… – тут Леман, понизив голос, как будто кто-то мог их подслушать, добавил: – Даже мыла дадут. Из моих личных запасов. Слово дворянина.

Узники не мигая уставились на него так, будто им явилось привидение.

* * *

Участок стены, заросший плотным серо-зеленым лишайником, он приметил еще в тот раз, когда шел к воротам усадьбы Хольга, наряженный в костюм бродячего акробата. Тогда же обратил внимание на высокое крепкое дерево с раскидистыми ветвями, одна из которых очень кстати нависала над стеной, почти в этом же месте…

В их ремесле мелочей не бывает: так учил Барон.

Пятно лишайника послужит ориентиром, а ветвь – мостом. Само же дерево, если не удастся подыскать лучшее, вполне может стать наблюдательным пунктом и укрытием одновременно.

Правда, в кромешной ночной тьме, да еще когда ползешь, припав к земле, едва ли разглядишь лишайник, тут зрение не поможет. Но боги мудры: кроме зрения, они даровали людям и другие чувства. В том числе осязание. Даже в полной темноте можно без труда отличить на ощупь гладкий камень от камня, покрытого лишайником.

Абсолютно бесшумно, медленными и строго рассчитанными движениями он распустил узловатую веревку, окрученную вокруг пояса, и извлек из-за пазухи трехпалую «кошку» – железный якорь, обмотанный тряпками. На ощупь, вслепую, нашел кольцо, просунул туда кончик веревки и, вытянув нужный отрезок, обернул и накрепко стянул простым, но очень надежным узлом. Потом поднял голову.

Его глаза, давно привыкшие к ночной тьме, различили, хоть и не сразу, нависшую над стеной ветку.

Теперь предстояло самое трудное: бесшумно раскрутить и точно забросить «кошку», чтобы она не коснулась, упаси боги, ни каменной стены, ни колючей проволоки. Точнее, это можно назвать самым трудным, пока он еще на внешней стороне усадьбы…

Если ему удастся перебраться через стену и попасть на внутреннюю сторону, то все, что он уже сделал, покажется легкой разминкой перед основным выступлением.

* * *

Человек в маске отчаянно пытался унять нервную дрожь.

Он видел, что женщина тоже испугана, но пока еще сохраняет самообладание. Если же она, не приведи боги, инстинктивно почувствует его страх, то наверняка забудет про строжайший приказ держать язык за зубами и заговорит. Или, того хуже, завизжит, заплачет, забьется в истерике. Это будет слишком тяжело вынести, ведь он сделан не из железа, у него тоже есть сердце и нервы. Пока она молчит, ее не так жалко.

К счастью, долгожданная и проклятая дверь уже показалась в конце прохода. Если бы у женщины не были плотно завязаны глаза, она бы ее тоже увидела…

* * *

Правитель Ригун, услышав приближающиеся шаги, инстинктивно подался вперед.

Он весь дрожал от охватившего его желания. В голове мелькнула даже смущенная мысль: пристало ли зрелому мужу вести себя так, словно он помолодел на добрых два десятка лет? Хотя, с другой стороны, нигде не сказано, что глава государства не имеет права