– Ты хорошо себя чувствуешь?

– Очень хорошо себя чувствую! – ответил Яков.

Иван рассвирепел:

– Ты же знаешь, как твой поступок называется. От правды прячешься.

– Я о своем поступке правду сказал!

– Нет, друг, – не отступал Иван, – ты на вопросы не отвечаешь, к свету не идешь, не хочешь, чтобы твои дела были названы как должно, потому что умысел твой злой!

– Слова-то какие: «умысел». Больно умный стал! Честный? Тогда ешь на те гроши, которые заработаешь, а я пойду сундучок открою.

Ивану стало душно. Будто к чему-то зараженному пришлось прикоснуться. Чувства растерянности, пустоты и одиночества, которые внезапно появились, сдавили грудь.

Это неприкрытое соприкосновение с грехом, с преступлением оставило глубокий шрам в душе Ивана. Он шел по дороге, и ему хотелось отчиститься, отмыться от грязи.

В сторонке Иван увидел речку. Он спустился на берег и прямо в одежде бултыхнулся в воду. Омывшись, он вышел из реки, свободно вздохнул и лег в траву, раскинув руки.

Яков остался стоять на дороге, окруженный тьмой. Он держал в руках сундучок. Так хотелось открыть, но что-то удерживало. Он размышлял. Впервые в жизни размышлял:

– Не было у меня ничего, и не будет. Потому как работать не хочу, а не потому, что люди злы. Деньги эти потрачу, и что останется? Ничего. И Ваньки у меня больше не будет.

Тьма вокруг Якова рассеивалась. Яков пробивался к свету. Он не запутывал себя, называл вещи своими именами, потому что его умысел был устремлен к добру.

По дороге навстречу Якову неслась та самая почтовая карета.

Яков встал посреди дороги. Карета остановилась. Почтальон тревожно взглянул на путника.

Яков подошел к почтальону и протянул ему сундучок:

– Извини, приятель, – сказал он.

Почтальон соскочил на землю и, открыв двери, аккуратно уложил сундучок среди конвертов и ящиков. Он ничего не сказал. Только со слезами на глазах смотрел на Якова. Почтальон был немым.

Яков шел, насвистывая, и увидел возле реки отдыхающего Ивана.

Яков спустился к нему.

– Не подходи ко мне, – сказал Иван, – я чистый.

Яков пошел к реке и прямо в одежде бултыхнулся в воду. Брызги летели во все стороны, сильное течение уносило грязь.

Яков вышел из воды и сел в траву рядом с Иваном:

– Вернул я почтальону сундучок-то.

Иван приподнялся на локте и удивленно посмотрел на приятеля:

– А что случилось? – спросил он.

– Тесно мне стало. Вроде бы воля, простор, а тесно.

– Ну? – удивился Иван.

– От чувства вины. Это такая штука… Ее или убить надо, чтоб не мешала, или жить так, чтоб не беспокоила. Только ведь, если не тревожит она, и сам умираешь. Если спокойно тебе, когда зло творишь, так и знай – помер, значит.

– А тебя беспокоила? – спросил Иван.

– Нет. Давно не знал, что это такое, а без нее человеком себя не чувствовал. Жить хочу. Там, когда плети мне назначили, когда ты пожалел меня, я вспомнил, что человеком быть должен. Не хочу как собака, хочу как человек.

– Может, ты слишком уж себя…

– Лучше слишком. Спасибо тебе.

– За что?

– За то, что душу во мне разглядел. Этим и к жизни меня вернул, а раз ожил, значит, и совесть моя ожила. Слушать теперь ее стану. Против совести не пойду. С ней человеком себя чувствую. Свободным.

Где-то в чаще леса стучали топорами дровосеки.

– Поселение недалеко, – предположил Яков.

Вдруг послышался шум приближающейся толпы, и над головами друзей пролетел камень.

– Это еще что такое? – вскрикнул Иван.

Шум нарастал. Друзья спрятались за кустами.

По дороге шли люди с палками в руках и угрожающе махали кому-то. Им навстречу вышли из леса какие-то люди с топорами в руках.

– Уберите топоры!

– Уберите палки!

– Давайте договариваться!

– Не о чем нам договариваться!

– Интересно, о чем это они? – вполголоса поинтересовался Иван.

– Староста закон издал! – крикнул кто-то из толпы.

– А у нас другой закон! Мы отцов не предадим! Умрем, а не уступим!

После нескольких минут безрезультатных переговоров толпа утихла. Люди, переругиваясь, разошлись.

Иван и Яков вылезли из-за куста. Их окликнули.

– Кто такие?

Друзья повернулись и увидели здоровенного детину с топором в руке.

– Мы так, никто. Идем просто, – ответил Яков.

– Бездельники, значит? Человека человеком труд делает. За мной пойдете.

Идти пришлось вглубь леса. Там, среди деревьев, были разбросаны небольшие хижины, в которых жили дровосеки, когда надолго уходили в лес.

На поляне у догорающего костра хлопотал мужичок, укладывая в угли картошку.

– Касьян! – прогремел басом детина, – принимай новых работников в артель нашу доблестную.

Касьян отвлекся от картошки и, улыбнувшись, предложил гостям присесть на бревно, отдохнуть, но детина перебил его:

– Они еще отдыха не заработали.

Касьян не посмел перечить и снова занялся своим делом.

– Меня Гордеем зовут, а вас как? – спросил детина друзей.

– Я Иван, а он…

– А он, что, сам не может за себя сказать?

– Яков.

– Теперь ясно. Берите топоры и в лес!

Друзья взяли по топору и отправились за Гордеем. Скоро пришли на участок, где человек двадцать валили лес. Готовые, очищенные бревна были аккуратно сложены в стороне.

Гордей был явно чем-то недоволен. По-видимому, из-за стычки на дороге. Он на всех ругался, всех подгонял и к каждому придирался, будто искал повод для конфликта.

Проходя слишком близко от одного из работников, Гордей попал под удар локтем и гневно закричал:

– Человека не видишь?

– Извини, Гордей, – защищался провинившийся, – я не заметил, что ты так близко подошел.

– Смотреть надо, чтобы замечать! До чего люди невнимательны друг к другу… – печально сказал Гордей.

Дровосек, задевший Гордея, очень расстроился. Иван заметил, что у него даже дрожали руки.

Гордей вдруг совершенно успокоился и сказал Ивану и Якову:

– Здесь будете работать. Правда, люди у нас серые, грубые. Но привыкнете понемногу.

Работать пришлось дотемна. За весь день парни свалили всего одно дерево. Руки болели, и на ладонях появились кровавые мозоли.