Здесь уместен вопрос: как и почему в первой декаде октября немцы растеряли плоды своего военного триумфа? Ведь его мощный отзвук заставил и врагов, и друзей СССР подумывать о том, что судьба Москвы предрешена. И тем и другим казалось, что ее падение — дело нескольких дней. В принципе о трагическом положении свидетельствуют: постановление ГКО от 7 октября, в котором говорилось о подготовке 1119 предприятий Москвы и Московской области к уничтожению, и эвакуация из столицы правительства, Генерального штаба и большинства административных учреждений, осуществленная в соответствии с постановлением ГКО от 15 октября[69]. Но из множества причин стоит выделить лишь три. Именно они оказали самое существенное влияние на действия противника во второй половине октября.

Во-первых, для ликвидации двух огромных котлов окружения командованию вермахта пришлось привлечь до 64 % всех дивизий генерал-фельдмаршала фон Бока (48 из 74,5) и затратить на это от 7 до 14 суток. А на войне, когда время исчисляется не сутками, а часами, — это значительный период, ведь зачастую успех решают даже минуты. Потеряешь их — упустишь момент, какой вовек не вернется. Вот и немцы упустили выгодную пору, когда все пути на Москву были открыты. Такой для них благоприятной ситуации больше никогда не возникало.

Во-вторых, германское командование проявило полное пренебрежение к противнику, прямо скажем, просто перестав с ним всерьез считаться. После окружения советских войск под Вязьмой и Брянском и перехода к преследованию немцы слишком рано сделали для себя весьма опрометчивый вывод, будто битва за Москву, по существу, уже выиграна, а потому лучше без промедления решать новые стратегические задачи. Вот почему они поспешили повернуть левое крыло группы армий «Центр» на север, а правое — на юго-восток, заведомо ослабив группировку, нацеленную непосредственно на столицу. Получилось так, что именно выведенных сил «не хватило в решающий момент под Москвой», справедливо отмечает германский историк К. Рейнгардт, «когда новые русские оборонительные рубежи не были еще укреплены, а резервы русских большей частью находились еще на подходе»[70]. Неуважение к противнику никогда и никому не приносило удачи.

В-третьих, осенняя распутица лишила немцев превосходства над русскими в подвижности войск. Однако она еще больше вредила русским. Например, Рокоссовский в одном из донесений штабу фронта писал, что из-за плохого состояния дорог создается угроза невозможности вывести материальную часть артиллерии и всех типов машин. Во многом из-за бездорожья потеряли значительную часть своих орудий, автотранспорта и радиостанций 3-я и 13-я армии Брянского фронта при выходе из окружения. В этом смысле, пожалуй, распутица значительно больший урон нанесла советским войскам, нежели немецким: в то время как у противника техника лишь застревала в грязи, отступавшие советские части вынуждены были ее бросать или уничтожать.

Применяя спортивную терминологию, можно утверждать, что уже в самом начале боя советские войска пропустили сокрушающий удар немцев. Сбитые с ног, они оказались в нокдауне. А немцы, посчитав бой выигранным, позволили себе расслабиться. Ведь после такого мощного удара противник обычно прекращает поединок. Но вопреки логике бокса, советские войска смогли не только подняться, но и нанести несколько ответных ударов. Первый раунд в целом они проиграли, однако впереди было еще два. Пока же наступила пауза, которую обе стороны использовали для подготовки ко второму раунду.

В боях под Вязьмой и Брянском бойцы и командиры Красной армии, пожалуй, впервые приобрели такой вид, который, даже несмотря на введение в феврале 1943 года погон, ассоциировался с видом русского солдата на протяжении всей войны.

С началом боевых действий Красная армия оказалась в трудном положении. Большие военные запасы продовольствия, вооружения и вещевого имущества, размещенные в приграничных военных округах, попали в руки к противнику, а также достались немцам вследствие многочисленных окружений, куда попадали целые объединения наших войск. Ресурсы обмундирования для пополнения оказались существенно сниженными, в связи с чем 13 июля 1941 года было решено на период обучения призывников в запасных частях временно заменять пилотку фуражкой, а шинель — ватной курткой или телогрейкой.

Условия военной обстановки вызвали необходимость некоторых перемен в обмундировании. Все предметы униформы, демаскировавшие войска, по возможности старались заменить на военное время полевыми, защитного цвета (знаки различия, звезда на головном уборе, пуговицы на обмундировании и т. д.), хотя такие нововведения встречали некоторое сопротивление у многих бойцов и командиров. Специальное обмундирование, например, куртки танкистов, комбинезоны десантников, которые ранее использовали только при обслуживании техники и на маневрах, вкупе со штатскими свитерами, кашне и шарфиками, стало, по существу, повседневным.

К концу шестой недели войны стала очевидной уязвимость начсостава (прежде всего командного) и генералов, находящихся на фронте, из-за слишком заметных отличий формы. Еще в довоенное время всему командному составу на случай военного времени была введена однобортная шинель (приказ НКО СССР от 1 февраля 1941 года) и предусматривалась отмена нарукавных знаков отличия. 1 августа 1941 года по телеграфу был распространен приказ НКО СССР № 253, предписывающий отменить ношение нарукавных знаков для всего начсостава, находящегося на театре военных действий и в маршевых частях, установить всем родам войск действующей армии ношение петлиц защитного цвета с защитными знаками различия, а также выдавать на фронте генералам защитные гимнастерку и шаровары без лампасов. К концу августа 1941 года защитные петлицы и знаки различия были разосланы фронтам.

Больше всего нарушений формы одежды у кадровых военных всегда давал высший комначсостав. Поэтому приказ от 1 августа 1941 года советскими генералами был воспринят неоднозначно. Некоторые из военачальников быстро завели себе обмундирование по новому образцу, другие, как, например, командующий 16-й армией генерал-лейтенант К. К. Рокоссовский, противились присланным указаниям, считая, что четко определяемые знаки различия поддерживают авторитет командира во время боя. Бессистемность в реализации приказа от 1 августа 1941 года добавляли непереаттестованные высшие командиры в звании комбрига и комкора (такое положение сохранялось до ноября — декабря 1941 года. — Примеч. авт.), которые, как правило, носили генеральские фуражки и знаки различия командного состава, установленные приказом НКО СССР № 176 от 1935 года. Все это дополнялось различными кожаными пальто, шапками-финками (особенно их любили члены Военного совета — в большинстве своем представители партийно-хозяйственной номенклатуры. — Примеч. авт.), нерегламентированными теплыми жилетами, кожаными куртками, теплыми пальто и фетровыми бурками, разрешенными приказом от 1936 года, что придавало высшему советскому военно-политическому командованию вид несколько отличный от основной массы бойцов и командиров Красной армии.