с катушек, а тот стал ему землю в рот запихивать. Но что удачно — ему самому тут же череп проломили, чтоб не безобразил возле филармонии.

А еще в октябре один заявился домой поддатый, и пока жена спит, стал ночью Людке звонить, а у Людки там был определитель, и ее мужик по номеру адрес узнал, и к этому приехал, и в окно — гранату, и этого — прямо в клочья. Но что удачно — жены-то его дома не было, она как раз ту Людку выследила и в подъезде ее душила чулком.

А в апреле эта медсестра главврачу говорит, мне за свой счет надо, а он говорит, и так работать некому, а она говорит, да? ну, ладно, взяла шприц и заместо глюкозы пошла и стала всем лежачим колоть стрихнин. Но что хорошо — у нее только на две палаты хватило, а остальные еще до нее своей смертью умерли, от грязи.

А в сентябре у одной дочка не дала соседке по парте арифметику списать, и та за это ее в туалете дождалась, и они ей с девочками стали руки прибивать к подоконнику. Но тут повезло — подоконник обломился, потому что школа-то аварийная, а деньги-то на ремонт как раз украл один из второго «Б» — на аборт завучу, которая от него залетела.

А у одних соседка за стенкой круглый год на рояле пиликала — блин, вообще спать не давала! И они у мичмана на рынке купили кило урана и ей под дверь сунули, и она пиликать-то перестала, зато теперь всю дорогу с животом бегает и воду спускает, с таким грохотом, блин! — еще хуже, чем на рояле, и они уже договорились, чтоб ихнего сантехника пришить, чтоб он, сука, бачки вовремя чинил, но ему, гаду, повезло — его еще во вторник током убило, прямо вчерную обуглился.

Так что нет, хорошего на свете намного больше. Тем более под Новый год.

Тут прямо тридцать первого одна кошелек нашла, но открывать не стала, молодец, а в милицию понесла. А там дежурный попался толковый и открыл — и оттуда, из кошелька этого, какой-то дым повалил, и тетка-то эта сразу задохлась, а дежурный нет — только ослеп и с ума сошел, но что удачно — из ихнего отделения больше никто не пострадал: они все как раз в засаде сидели — на того маньяка, который блондинок ловил и прямо в лифте их бритвой… Ну, ладно, все, не будем задерживать. У всех налито? За все как есть в жизни хорошее!

С новым счастьем!

1998

Я буду духовный, как Будда.

Покончу со склонностью к блуду.

Пить водку не стану,

Курить перестану,

И врать, как сейчас, вам не буду.

II. Нормальный ход

Про автора

Юрий РОСТ

Судьба юмора, который насыщает жизнь писатели (да и читателя), печальна.

Он расходуется скорее времени и умирает еще при жизни недавнего его носителя.

Вот только вчера он шутил, и было смешно, а сегодня поучает и философствует, что тоже смешно.

О природе феномена написано немало, немало объяснено, изучено — и все зря.

Качество это таинственно и горделиво. Едва изменил (только себе и изменил, никого иного не предав и не покинув), как оно тихо и незаметно для тебя собирает вещи и уезжает (иной раз — навсегда), оставляя тебе в наказание память о твоих удачах в произведении и понимании острых слов.

Деликатная штучка — юмор. Не терпит ни почитания, ни амикошонства. Свой уход обставляет щадяще — сохранив форму-обманку. Чтобы не сразу понял потерю.

И не понимают многие.

Роскошь самоиронии могут позволить себе лишь талантливые и умные писатели, обладавшие (или, ладно, обладающие) юмором в письме.

А среди них, обладающих юмором, есть люди деликатные и совестливые, им неловко, что они замечают и удачно укладывают в слова смешную и убогую сущность нашей жизни. И от этого своего дара сами живут не так ловко и благополучно, как живые люди, которые их окружают.

Миша Мишин — нежный и ласковый друг, талантливый и ранимый слагатель слов…

Рядом с тобой все мы — оптимисты.

Живи печально, спасай нас от тоски. А лучше не печалься сам. Хрен с ней, с литературой, она хоть и дороже твоей улыбки, но все же не стоит ее.

Мысль первая летом — жарко.

По-моему глубоко: «Летом — жарко». (Заметки фенолога.) Днем — духота, по ночам — духота плюс комары и кошмары. Во сне являюсь сам себе, что-то бичующий сквозь выпадающие зубы и волосы.

— А-а-а-а! А-а-а-а-а-а-а! Ма-ма-а-а-а-а!..

Просыпаюсь в холодном поту.

А летом хочется, чтобы наоборот… Хочется, чтоб □ розовых тонах. Утомленное солнце, шелестящий прибой, белое платьице мелькнуло за вечерними пальмами… Летом душа желает поэтического. Чтоб, например, уехал муж в командировку, а в это время к его жене…

Ни черта не будет. Ни этот не уедет, ни тот не приедет. Этот — в пикете, тот — в стачкоме, оба в маркетинге, рэкете, у них движение протеста, марш в поддержку, у них зады уже сплющены от сидения перед телекамерой, где они изо дня в день поливают друг друга струями жидкой правды… И эти брызги летят через экран — а там сидит она. И глаза ее сверкают слезами бессильного бешенства. Потому что оба они сидят у нее глубоко в печенках, но летом — особенно. И больше всего ей хочется, чтобы один из этих болванов убрался в командировку, и лучше далеко, и лучше — навсегда. А второй чтоб пришел, а она его спрячет в шкаф и вместе с этим шкафом вышвырнет с балкона. Потому что — лето. И летом организм ее вспоминает что-то такое… Что дико хочется ласковой песни и хорошей большой… Ладно, пусть небольшой. «Три счастливых дня», и все такое… Впрочем, хочется не только ей — болванам тоже. Их клетки летом тоже припоминают что-то эдакое… Что важнее даже закона в третьем чтении, не говоря уже о первых двух… Но болваны превозмогают песню клеток, называя это государственной мудростью. Болваны.

Летом хорошо думается на пляже. (Заметки фенолога.) Эскадрон моих мыслей шальных мчится со скоростью полторы