простучали в коридоре, хлопнула входная дверь. Папа? Кто это был? Кто с кем прощался — в моей квартире? Может быть, со мной? Но я решительно не помнил… Очень любопытно…

Со средним пальцем не было абсолютно никаких хлопот. Четкое движение ножниц — и линия среза здесь соперничать могла бы с мизинцем.

Так же славно удался и указательный палец. И тут какое-то неприятное предчувствие заставило меня вздрогнуть. Предчувствие не обмануло. В тот самый момент, когда я был уже готов приступить к ответственнейшему большому пальцу, дверь ванной распахнулась, и какая-то женщина с порога закричала:

— Я ухожу! Я больше не могу!! Я хочу еще немного пожить нормально!..

Она была, пожалуй, средних лет, в ее гневном лице было что-то знакомое. Я не успел ничего сказать ей, я даже не успел положить ножницы на полочку, как она резко повернулась и исчезла за дверью. Потом я слышал голоса, какой-то шум — кажется, выносили мебель. Это было ужасно: нет ничего хуже, чем шум, когда требуется сосредоточенность и внимание.

Тем не менее мне удалось довольно быстро и качественно закончить большой палец, и, внимательно осмотрев все сделанное на левой руке, я остался весьма удовлетворен.

Я не мог бы точно сказать, когда именно впервые услыхал звуки рояля. Кажется, это произошло сразу после того, как я переложил ножницы из правой руки в левую. Да-да, кто-хо медленно выводил гаммы, хотя я точно помнил, что у меня нет рояля. С того момента музыка не прекращалась. И не только музыка!

Теперь я часто слышал из-за двери самые разные звуки, причем они, по-видимому, шли даже не из комнат, а откуда-то извне.

Звуки то усиливались, то слабели — это были возгласы, топот ног, тарахтение трактора, гул толпы, гремели марши, раздавался плеск аплодисментов, шелест деревьев, завывание ветра… Прежде я этого не замечал, а теперь, возможно, где-то открылось окно или случилось что-то другое, во всяком случае, как плотно ни прикрывал я дверь ванной, как ни затыкал тряпкой щель под дверью — полностью избавиться от шума я не мог. Ничего не оставалось, как приспосабливаться. Это было непросто, потому что, едва ухо привыкало к возгласам, тарахтению и аплодисментам и переставало их замечать, фортепьянные гаммы становились особенно раздражающими.

Где-то между большим и указательным пальцами правой руки я впервые почувствовал боль в пояснице — сказалось постоянное напряжение спины. С этого времени я стал работать сидя. Сидел я на краю панны, это было неудобно, но поясница так болела меньше. После указательного пальца снова пришлось прерваться — что-то случилось с моей матерью… А затем возник новый отвлекающий фактор — в доме появился ребенок. Плач слышался чуть ли не ежечасно. Зато прекратились гаммы — вместо них теперь изучали довольно сложные пьесы.

Однажды я совершенно отчетливо услыхал незнакомый мужской голос, который сказал: «Попроси его! В конце концов, это его внук!» А женский голос, тоже незнакомый, ответил: «На него нельзя оставить даже собаку!» Несомненно, в доме завелась собака. В дверь неоднократно скреблись, и часто раздавался заливистый лай.

Трудности множились. К среднему пальцу ножницы сильно затупились и почти сплошь покрылись ржавчиной. Неизвестно отчего стали дрожать руки — сперва мелкой, почти незаметной дрожью, затем все сильнее. А ведь мне предстояло заняться безымянным пальцем правой руки — самым сложным из всех!

Призвав всю свою волю и весь опыт, я приступил к делу. На рояле в этот момент превосходно играли Двенадцатую рапсодию Листа. Трудно было не слушать, тем более что слух мой обострился до чрезвычайности. Скорее всего, это было связано с тем, что к этому времени я уже полностью потерял зрение. Контролировать качество работы я мог теперь только ощупью. И, судя по всему, безымянный палец правой руки удался даже лучше своего левого собрата.

Итак, оставался только мизинец правой руки — последний!

И тут случилось непредвиденное — я уронил ножницы. Превозмогая боль в пояснице, которая стала теперь уже постоянной, я опустился на корточки и стал шарить руками по полу. Сквозь щели доносились звуки — шелест, детский смех, удары по мячу, плеск воды… Надо всем царил ноктюрн Шопена.

И вот, когда я нащупал ножницы левой рукой, что-то острое кольнуло меня в грудь. Я почувствовал, что куда-то лечу…

Потом меня несли. Я лежал строго и прямо. Левая рука сжимала ржавые ножницы — видимо, их пытались отобрать у меня, но не смогли.

Если бы я мог еще чувствовать, я бы чувствовал удовлетворение: не каждому удается выполнить задуманное на девять десятых, как удалось мне. Если бы я мог еще слышать, я бы услышал, как ноктюрн Шопена перешел в какую-то другую мелодию. Кажется, в его же траурный марш.

1979

За все хорошее

У нас в том году ничего плохого не было, но хорошего было даже намного больше. Чего говорить — удачный был год вообще.

Например, на восьмое марта у нас в троллейбусе мужик стал к выходу продираться и одного парня пихнул животом. И тот за это вынул ножик и этому — прям в живот, этот прям обалдел, даже вроде помер, а тот вместо него вышел из троллейбуса и в кино пошел. Но что удачно — бог правду видит, кинотеатр-то не работал! Его еще в пятницу сожгли, чтобы не мешали в нем делать казино.

Потом еще на майские один на «шестерке» у светофора «девятку» подрезал, и тот за это его догнал и из автомата прямо на ходу — ба-ба-ба-ба! — и по окружной оторвался, а «шестерка» прямо в бензовоз. Но что хорошо — там бензина-то уже не было! Его ночью какие-то пацаны украли, на всякий случай зарезав шофера, чтоб не разорялся. Тем более шофер уже до этого был обкуренный, так что даже ту «шестерку» не видал вообще.

А еще в июле в парикмахерской одна стала лезть на маникюр без очереди: я, говорит, на свадьбу опаздываю, я, говорит, подруга невесты, понятно тебе, проститутка? А та говорит, шла бы ты, подруга, в жопу, а эта ей в лицо плеснула такое, что той уже маникюр не нужен. Но что удачно — на свадьбе было все по-тихому, потому что жених сразу после «Горько!» заворот кишок получил, потому что водку-то эти козлы брали у вокзала.

А под первое сентября один вечером шел, а тот к нему подходит — дай лишний билетик, а этот говорит, самому нужен, а тот ему ногой — раз по печени, и этот —