Не спали в эту ночь;

Страх за того им вторгся в душу,

Кому нельзя помочь.

* * *

За грех чужой изведать ужас, —

О, что страшней Творец

До рукояти меч Расплаты

Вонзился в глубь сердец,

Катились слезы за другого

И были – как свинец.

А Стражи, в обуви бесшумной,

Скользили каждый час;

На нас, склоненных, удивленно

Смотрел в окошко глаз:

Они дивились, что мы молились

Быть может, в первый раз.

Минуты длились, мы молились,

Оплакивая труп.

И перья полночи свивались

Над гробом в мрачный клуб;

Вино раскаянья на губке

Казалось – желчь для губ.

* * *

Петух пел серый, петух пел красный,

Но не рождался день.

В углах, где мы лежали, Ужас

Водил за тенью тень.

Во тьме кривлялись злые духи,

Забыв дневную лень.

Они скользили, проходили,

Как люди сквозь туман,

Луну дразнили под кадрили,

Сгибая ловко стан.

С чредой поклонов церемонных

Шли из различных стран.

Шли, улыбаясь, шли, кривляясь,

Вперед, рука с рукой,

Плясали странно сарабанду,

Кругом, одна с другой,

Чертили дерзко арабески,

Как ветер над водой.

Марионеток пируэты

Творили на носках,

И масок флейты, масок песни

Нам воем внушали страх.

Они все пели, громко пели,

Тревожа сон в гробах.

«О, пусть, – кричали, – пышны дали!

В цепях пойдешь куда?

Однажды, дважды кость бросайте,

Играйте, господа!

Но проиграет, кто играет

С Грехом в Дому Стыда!»

* * *

Не рой видений были тени,

Плясавший страшный хор!

Тем, кто в оковах был суровых,

Носил цепей убор, —

Казались – Боже! – с живыми схожи

Они, пугая взор.

Кружились маски в вальсе, в пляске,

Смеялись нам из тьмы;

Как рой прелестниц, с верху лестниц

Сбегали в глубь тюрьмы;

Глумясь с укором, звали взором,

Пока молились мы.

* * *

Вот плакать начал ветер утра,

Но ночь не отошла:

Ночь на своем станке гигантском

За нитью нить пряла.

Молясь, дрожали мы и ждали,

Чтоб Правда Дня пришла.

Вкруг влажных стен тюремных ветер,

Блуждая, грустно выл,

И нас, как колесо стальное,

За мигом миг разил.

О, ветер! Что же мы свершили,

Чтоб ты нас сторожил!

И, наконец, узор решетки

Стал четко виден мне,

Как переплет свинцовый, рядом

С кроватью на стене.

И понял я, что где-то в мире

День Божий – весь в огне.

Мы в шесть часов убрали кельи,

В семь – тишина легла,

Но мощной дрожью чьих-то крыльев

Тюрьма полна была;

С дыханьем льдистым – долг свершить свой

Царица Смерть вошла.

Не шагом бурным, в плаще пурпурном,

Не на коне верхом…

Доска, веревка, парень ловкий —

Вся виселица в том.

Скользнул постыдно (было видно)

Ее Герольд к нам в дом.

* * *

Казалось, кто-то чрез болото

Идет в унылой тьме:

Шептать моленья мы не смели

И вновь рыдать в тюрьме;

Погасло в каждом что-то разом:

Надежды свет в уме.

Идет все прямо Правосудье,

Не потеряет след,

Могучих губит, губит слабых, —

В нем милосердья нет,

Пятой железной давит сильных, —

Убийца с давних лет!

* * *

Мы ждали, чтоб пробило восемь…

Был сух во рту язык…

Мы знали: восемь – голос Рока,

Судьбы проклятый крик.

Равно для злых и правых петлю

Готовит Рок в тот миг.

Что было делать, как не ждать нам,

Чтоб этот знак был дан?

Недвижны, немы были все мы,

Как камни горных стран,

Но сердце с силой било, словно

Безумец в барабан.

Внезапно всколыхнул молчанье

Часов тюремных звон;

И вдруг, как волны, все наполнил

Бессильной скорби стон:

Так прокаженные тревожат,

Вопя, болотный сон.

Как лики ужаса являет

Порой нам снов кристалл, —

Мы вдруг увидели веревку,

Нам черный крюк предстал,

Мы услыхали, как молитву

Палач в стон смерти сжал.

Весь ужас, так его потрясший,

Что крик он издал тот.

Вопль сожаленья, пот кровавый,

Их кто, как я, поймет?

Кто жил не жизнь одну, а больше,

Не раз один умрет.

IV

В день казни нет обедни в церкви,

Ее нельзя свершать:

Священник слишком болен сердцем,

Иль бледен он, как тать,

Иль то в его глазах прочтем мы,

Что нам нельзя читать.

Мы были заперты до полдня…

Но, слышим, вот звонят…

Бренча ключами, молча Стражи

Открыли келий ряд.

Пошли мы лестницей железной,

Свой покидая Ад.

Хотя на Божий свет мы вышли,

Наш круг был изменен:

Один от страха весь был бледен,

Другой, как стебль, склонен,

И не знавал я, кто смотрел бы

Так жадно в небосклон.

Да, не знавал я, кто вперял бы

Так пристально глаза

В клочок лазури, заменявший

В тюрьме нам небеса,

И в облака, что плыли мимо,

Чтоб окропить леса.

И не было меж нас такого,

Кто б, с бледностью лица,

Не думал, что и он достоин