Рагнарин все-таки ухмыляется.

— Счет я не вел, к сожалению. Если бы знал, что когда-нибудь отвечать придется, записывал бы.

— Тебе смешно?

— Немного, да, — он честен, как и всегда.

— Я не хочу, чтобы у тебя был кто-нибудь, кроме меня.

Денис задумчиво поджимает губы и долго смотрит на Янку. Она выдерживает, не мигая. На самом деле, ему не нужно раздумывать, чтобы принять ее требования. Для него это базовые правила любых партнерских отношений. Там, где два человека зависят друг от друга, третьих лиц не должно быть. Его интересуют причины, по которым Шахина решается это озвучить.

— Я приму это к сведению. Поверишь мне на слово или все же пригласить юриста?

Отбрасывая подсохшие пряди с лица, она смотрит на него с той самой чумовой смесью храбрости и ранимости.

— Еще я хочу, чтобы ты относился ко мне серьезно, а не вот так… с насмешкой и снисходительностью. Что мне для этого сделать?

Тут Рагнарин уже действительно хмурится.

— Я очень серьезно к тебе отношусь, Яна. Просто это не мешает мне получать удовольствие от твоей непосредственности.

— Значит, мне нужно стать посредственной? — в буквально смысле зацикливается.

Денис вздыхает, пытаясь подобрать нужные ей слова.

— Ни в коем случае. Ты мне нравишься именно такой. Настоящей. Свежей. Озорной.

Шахину так и подмывает уточнить одно из существительных. Свежая? А до нее ему попадались несвежие, значит? Или не совсем свежие? Почему он от них уходил? Но, опасаясь снова вызвать у Рагнарина смех, решает заканчивать с переговорами.

«Завтра… Остальное завтра».

— Мне ложиться? Ты погасишь свет?

— Ложись.

Дождавшись, пока девушка, как есть, в халате, забирается под одеяло, Рагнарин погружает комнату в темноту и, сбрасывая мокрое полотенце на пол, укладывается рядом.

Янка судорожно вздрагивает, едва он обнимает ее за талию и привлекает ближе к своей груди.

— А у меня никого не было, Денис, — шепотом выдыхает ему в шею, обжигая горячими губами выемку над ключицей.

— Я понял.

Прикрывая веки, ждет, пока волны жара перестанут охаживать его тело. Однако реакции, похоже, вовсе не собираются идти на спад.

— Халат снимать? Или ты так… э-э… справишься?

Слыша в тягуче-сиплом голосе Шахиной нотки решительности и старательности, подавляет разбирающий нутро смех. Чувствует, как ее тело бьет неуемная частая дрожь, да и ее недавнюю неуверенность помнит.

— Тихо ты, котенок. Ничего не нужно снимать. Спи.

— То есть? Спать? Разве… Разве ты не должен сорвать мой цветок?

Тут он, конечно, не сдержавшись, все же приглушенно смеется. За что получает от обиженно сопящей Янки неслабый тычок в грудь.

— Сегодня можешь быть спокойна за свой «цветок».

Едва девушка задирает голову в попытках рассмотреть в темноте его лицо, необдуманно ловит ртом ее губы. Хватает выдержки действовать без языка. Захватывает нежную мягкую плоть одними губами. Запечатывает ее рот своим, призывая молчать. Но телу все равно становится жарко, а губам нестерпимо горячо. Нутро моментально обжигает острым голодом.

Эти ощущения поражают Рагнарина до безумной дихотомической пляски сознания. Вынужден сам с собой вести переговоры, чтобы найти силы отстраниться.

— Не сегодня, котенок, — бездумно ведет пальцами по ее щеке. — Поздно. И рано.

— Поздно и рано? Как это вместе понимать?

— Поздно — это третий час ночи. Рано — ты еще не готова, Яна. Силой ломать я тебя не собираюсь.

— Я готова, — бурно возражает она, вжимаясь в него телом. — Очень даже готова.

— Нет.

— Да!

Действуя не самым деликатным образом, вытряхивает ее из халата и, заваливая на спину, накрывает своим обнаженным телом. При первом же контакте кожи с кожей, Шахина пронзительно взвизгивает и дергается, настолько ей это позволяет вес его тела. А Рагнарин, зажимая губы, с утробным хрипом подавляет стон, шумно выдыхая через нос.

У него закладывает уши. Не столько от ее вопля, сколько от своих собственных внутренних ощущений. Пульс забивает сознание мощной дробью. Тело вспыхивает одуряющим пожаром знакомых и незнакомых ощущений. Пах тяжелеет. Ринувшаяся туда хмельная кровь до боли распирает член похотью.

Сжимая губы, чтобы не стонать, восстанавливает дыхание, вентилируя легкие через нос.

— Замри. Дыши глубже. Я ничего тебе не сделаю.

Указания Дениса звучат практически отстраненно. Еще бы телу вернуть столь же контролируемое спокойствие.

С какой-то ненормальной остротой ощущает упругую мягкость ее груди под собой, твердые вершины сосков, соблазнительные изгибы бедер и безупречную гладкость кожи. Даже там. Верх его бедра прижимается к ее лобку. На нем нет никакой растительности.

— Мы… Мы же полностью голые, — с ощутимой паникой выдает Яна, словно ее сознание только теперь догоняет ощущения.

Задыхается от того, что чувствует. И этим дополнительно сводит с ума Рагнарина.

— Так и должно быть. Привыкай.

— Привыкать? — вновь это глухое «р» и растянутое «а».

— Да. К моему телу. И к своему заодно. Уверен, так ты его еще не чувствовала.

Он, как всегда, прав. Все инстинкты, прежде даже мысленно отвергающие чужие прикосновения, куда-то исчезают, оставляя ее с Рагнариным наедине. Его кожа очень горячая и необычайно приятная. Может ли она потрогать его руками? Уместно ли двигаться под ним? Что за странный зуд провоцирует ее на это? Как действовать правильно? Как ему понравиться?

С Рагнариным в самой Яне что-то меняется. Ее тело впитывает его жар и начинает ответно пылать. Настолько, что на коже выступает испарина.

Позволяя себе действовать, полагаясь лишь на одни инстинкты и физические ощущения, прижимает к плечам Дениса ладони и осторожно, будто опасаясь того, что это способно причинить одному из них боль, оглаживает напряженные мышцы.

«Все хорошо… Все нормально… Это приятно…» — мысленно отмечает Шахина.

Упираясь в плечи мужчины руками, мягко подтягивается на постели выше, создавая тем самым то странное трение, которое так необходимо ее телу.

Уловив сдавленный выдох Дениса, замирает, сомневаясь в своих дальнейших действиях.

— Тебе не нравится?

— Нравится.

Его голос звучит так же уверенно, как и обычно, но с той особенной хрипотой, которая уже появлялась, когда он ее целовал. Яна, наконец, понимает, почему его голос меняется и какие эмоции, таким образом, прорываются из его нутра.

— Ты очень большой, — шепотом озвучивает свои впечатления. Именно в соизмерении с собой ощущает эту разницу особенно разительно. — И твердый.