Гонората вскочила с места.

— Да, она часто заходила, но до ареста.

Ну чистой воды безобразия, ох уж эти актрисы погорелого театра…

Судье эта бодяга окончательно надоела:

— Продолжение завтра в девять.

* * *

Кайтусь исчез из поля зрения где-то в закомарках служебных помещений. Не иначе как отправился вправлять мозги судье, проявлявшему запредельную тупость. Требовалось Его Честь хорошенько встряхнуть. Благодаря этому у Патриции образовалось свободное время.

Долго она не раздумывала и решила отправиться пораньше к пани Ванде, чтобы вволю поболтать. Девушка готова была даже пожертвовать собой и помочь хозяйке с ужином, что, честно говоря, не являлось уж такой страшной жертвой, поскольку у пани Ванды имелась домработница. Жертва и правда не понадобилась, домработница справилась сама. Пани Ванда достала белое вино, и обе дамы уселись в салоне у большого окна с видом на калитку.

— С какой стати этого Климчака так травят? — поинтересовалась Патриция. — Растолкуйте мне это, ради всего святого. Формально всё понятно, там отвертелся, тут сбежал, опять же амнистия подвернулась, менты, понятно, огорчаются, но не менты же судебные махинации проворачивают. Кому он так насолил, что все молчат как проклятые?

Пани Ванда вздохнула с явным облегчением:

— Ну, слава богу, вы мои ожидания оправдали. Я к вашим услугам, можем начать эту тему обсуждать, раз вы двойное дно заметили. По официальным документам этот дуралей взялся за ум, не известно, надолго ли, я лично сомневаюсь. Когда был совсем ещё сопляком, пытался строить из себя неуловимого разбойника, да не вышло, отсидел своё, повзрослел и вернулся к нормальной жизни. Семья у него приличная, отец работает, квалифицированный строитель, брат — снабженец по этой же части, ни в каких взятках не замечен, дочь Гонората — девушка порядочная, только что окончила среднюю школу. Всё в норме, никакой патологии. Лёлик, конечно, подкачал, но исправился. По профессии он техник-строитель, умудрился между отсидками этот техникум окончить, семейная традиция. А вот чем он из ряда вон выделяется, так это успехом у женского пола, интересно, что вы об этом думаете? Что в нём такого особенного? Чем он их привлекает? Есть у меня некоторые соображения на этот счёт, но хотелось бы сначала послушать ваши.

Ответила Патриция не сразу. Сначала повесила на поручень кресла сумочку, достала сигареты (у пани Ванды все пороки приветствовались и пепельницы были повсюду), щёлкнула зажигалкой и задумалась.

— Скажу вам честно, сама голову сломала. Парень как парень, может нравиться, хотя у меня эмоций не вызывает. Здесь тоже есть своего рода второе дно, на общем уголовном фоне он явно выделяется. Приятный, воспитанный, с хорошими манерами, никакой жестокости. Девушка с ним рядом чувствует себя в безопасности, а к тому же он держит себя этакой знаменитостью. Я, конечно, упрощаю, но благодаря такому поведению он может менять местных дурёх, как перчатки, отсюда и реноме здешнего донжуана. А поскольку не женится, считается трудной, но завидной добычей, вот все и лезут из кожи вон.

Пани Ванда казалась очень довольной и, подливая вина в высокие хрустальные бокалы, согласилась:

— Вот именно! Я тоже так думаю и рада, что наши мнения совпали. В конце концов, я здесь живу, знаю всех, можно сказать, с детства, и свои выводы, конечно, делаю, но ведь могу и ошибаться.

— Значит, я угадала?

— В самую точку.

— Тогда откуда это всеобщее помешательство в связи с волной изнасилований, якобы захлёстнувшей ваш многоуважаемый город? И почему насильником сделали этого ловеласа, столь желанного для табунов здешних девиц?

— Может, как раз поэтому? Как слишком желанного?

— А это мысль! — согласилась Патриция. — А откуда вы такого судью вытряхнули?

Пани Ванда радостно рассмеялась.

— Правда, прелесть?

— Потрясающая. Гротеск в чистом виде. Я тут разузнала, что по настоянию полицейских Климчак должен быть изображён страшным бандитом, наводящим ужас на невинных девиц, опять же неисправимым и только притворяющимся, что строит дом, на самом же деле строящим гнусные планы очередного преступления, выставляя при этом дурой набитой исполнительную власть. Да вот беда, сей милый образ не очень-то у судьи получается. Я ещё хотела узнать… Тьфу, чёрт!

Изящное восклицание было вызвано двумя причинами. В калитку как раз входил господин адвокат, прекрасно различимый в свете, падавшем из большого окна салона, а значит, разговор по душам придётся прекратить, это одно, а во-вторых, Патриция только сейчас узнала адвоката Островского, который в зале суда стоял спиной к свету, и поэтому его лицо оставалось в тени. Да и, честно говоря, она внимательно не присматривалась, сосредоточившись на обвиняемом.

Кайтусь пришёл последним, чего она даже не заметила, занятая возобновлением знакомства с господином адвокатом, который сам ей напомнил, где они мельком виделись и на каком процессе, столь отличном от здешнего кретинизма. Потрясённая журналистка успела-таки прикусить язык, чтобы не выболтать своих тогдашних впечатлений.

Блестящий, полный энергии пожилой джентльмен, отличный профессионал выиграл тогда дело в два счёта, легко и элегантно. Узнать же в нынешнем равнодушном, опустившем руки старом человеке того защитника не было никакой возможности… Патриции с трудом удалось сдержаться, чтобы не ляпнуть столь сомнительное оправдание, но адвокат и сам догадался.

— Не стану скрывать, могу прикидываться и старым склеротиком, от меня не убудет, — объяснил он снисходительно. — Иногда приходится. Извини, Вандочка, но здесь приговор предопределён…

— Это не моё дело, я не вмешиваюсь, — успокоила его пани Ванда и поспешила пригласить всех к столу. — А муженёк мой где? Гриша! Удрал? Только что здесь был? Я же там не присутствую. Меня от этого процесса века отодвинули, а посему осуществляю руководство только номинально, ничего не знаю и развлекаюсь на всю катушку.

— А я-то думала, что вы огорчены и обеспокоены! — удивилась Патриция, осторожно устраиваясь на старинном стуле с резными ножками, которые жутко драли чулки.

Знание этого свойства мебели позволило ей избежать неприятности, несмотря на раздражение, вызванное замечанием Островского.

— Какой смысл тратить такие благородные чувства на истерику одного борова в большом стаде? — беззаботно отозвалась пани Ванда. — Наш жуткий насильник мне до лампочки, а бедную жертву никто на костре сжигать не собирается.

— Развратниц обычно побивали камнями или секли розгами у позорного столба на площади, — многообещающе подсказал господин защитник.

— Ну, ну, никаких позорных столбов! Слишком большое удовольствие для местных зевак, они бы нам всю площадь разнесли вместе с прилегающими улицами!

— Ничего не поделаешь, это публичное мероприятие, — по инерции проговорила Патриция, занятая другой мыслью. Что за боров в стаде? Ни пани Ванда, ни господин адвокат ничего особенного вроде бы не сказали, а всё же какая-то искорка между ними проскочила. Неужели за этим Климчаком, и правда, нечто такое стоит, о чём не принято говорить?