По крайней мере мне так казалось. Даже дворовые собаки почуяли его и провожали меня до подъезда, виляя хвостами и думая, что я угощу их вкусняшкой.

Как только я вышла из ванной, мама сразу напомнила о домашних делах. Сначала я почистила овощи для супа и разделала мясо, потом вымыла полы и вытерла пыль. Затем замочила грязную одежду в тазу и наконец-то отправилась делать уроки. Правда закончила их делать поздней ночью, когда все уже спали.

Хмыкнув, я потянулась, с наслаждением распрямляя натруженную спину, и достала из тайника дневник. Взяла ручку, раскрыла тетрадь и на миг задумалась, с чего бы начать. Тихо тикали часы над кроватью и слышался храп отчима, а в голове кружились мысли. Много мыслей, но одну я успела ухватить. Она давно не давала мне покоя, а мама моментально зверела, если я спрашивала. Ручка забегала по бумаге и на глаза привычно навернулись слезы:

– «Почему папа так и не вернулся, чтобы спасти меня».

Глава четвертая. Боль.

Боли было много. Физической и душевной. До одиннадцатого класса ни один день не обходился без боли. В какой-то момент я к ней привыкла. Как к молчаливому врагу, который по привычке шпыняет тебя кулаком в спину. Больно, но не смертельно.

До девятого класса мама частенько меня била. За помарки в тетради, за забытую посуду в раковине, за «тупость», как она сама говорила. Сначала это были просто удары рукой, а рука у мамы тяжелая. От этих ударов на коже оставались синяки, которые сходили мучительно долго. Из-за этого я практически не носила футболки с коротким рукавом, предпочитая длинный. Или водолазку, которая скрывала еще и синяки на шее. Чтобы я не вырывалась, мама хватала меня одной рукой за шею, а другой лупила. Ладонью, кулаком, ремнем, проводом от утюга и всем, что попадется на глаза. Однажды даже Андрейкиной пластмассовой лопаткой, разбив мне пальцы на руках, которыми я пыталась прикрыть лицо.

Но чем старше я становилась, тем более изощренными становились наказания. Полчаса на балконе в мороз – это мелочь. А вот простоять четыре часа в углу на горохе, куда страшнее. Поначалу кажется, что все не так и страшно. Стоишь на коленях. Да, больно, но терпимо. Однако через десять минут становится больно. Еще через десять – мучительно больно. А потом ты просто сходишь с ума, отсчитывая каждую секунду. Только вот стоять надо еще три часа, как минимум. Нельзя шевелиться, нельзя стонать, ничего нельзя. Ты должна осознать свой проступок. Хреново правда получалось, потому что все мысли занимала тупая, ноющая боль от впившихся в кожу и кости сухих горошин.

Матвей любил смотреть, как меня наказывают. Он чаще всего ошивался рядом, скалился, когда мама меня била и странно угукал, если я стонала от боли. Ну а если меня ставили на горох, то гаденыш садился рядом и буквально пожирал глазами мое лицо. Мама на эти звоночки внимания не обращала, а зря. Нормальный ребенок никогда не будет упиваться страданиями других. Тем более страданиями родных.

Андрей, когда меня наказывали, сразу замыкался в себе. Хмурил брови, поджимал губы и уходил в спальню с книжкой в руке. Однажды я закричала, когда мама перетянула меня ремнем по спине за то, что я рассыпала сахар. Андрейка поморщился и закрыл уши ладонями, а Матвей радостно угукнул. Его глаза заблестели. Но не от жалости, а от удовольствия. Андрей же хмурился и молчал. Словно хотел что-то сказать, но не мог. Младшенький был неплохим ребенком, но слишком уж замкнутым. Правда один раз он меня удивил, когда я стояла на горохе в углу. Андрей дождался, когда в гостиной никого не останется, подошел ко мне и ладошками осторожно разровнял горох так, чтобы он не впивался мне в колени. Затем отошел в сторонку, внимательно осмотрел дело рук своих и, удовлетворенно хмыкнув, отправился в комнату с книгой. Потом я слышала, как он плакал, когда мама, увидев, что я стою не на горохе, ударила меня кулаком по спине. Я должна была по полной отработать наказание.

Ночью Андрейка прокрался в мою комнату и оставил на столе конфету-долгоиграйку. Я спала и не слышала, как он вошел, но догадаться было несложно. Кто еще мог положить конфету, как не младшенький? Утром он внимательно за мной наблюдал, а когда я, одеваясь в школу, развернула хрустящий фантик и сунула конфету за щеку, улыбнулся. Улыбнулся и вновь превратился в замкнутого мальчишку, которого не трогают чужие страдания.

Но помимо физической боли, была и другая боль. Порой мама, устав меня лупцевать, принималась промывать мне мозги. Она была хорошим оратором, всегда умела найти и подчеркнуть минусы. Да так, что я после этой промывки чувствовала себя последним говном, недостойным жить с ней под одной крышей. Со временем она перестала меня бить, срываясь лишь изредка, зато копания в моей голове удвоились.

– Как с тобой еще поступать-то? – устало спросила она. Я сидела за кухонным столом, в глазах были слезы, а рука болела сильнее обычного. Войдя в раж, мама ударила меня скалкой, которой я раскатывала тесто. А все из-за того, что заготовки для пирожков получались слишком тонкими. То, что я первый раз этим занималась, ей было плевать. Как и на многое другое.

– Не знаю, – тихо ответила я, стараясь её лишний раз не злить.

– Не знаю, – передразнила мама, самостоятельно раскатывая тесто. – Вот как надо. А ты? Лишь время потеряла, гадина. Кому ты такая криворукая нужна-то будешь? Картошку чистишь абы как, квадраты получаются. Так и не напасешься на тебя продуктов. Стираешь через жопу. Да, да. Кто отцу одежу рабочую засрал? Я что ли? Чего сидишь, глазками хлопаешь? Сказать нечего?

Мне было что сказать, но я бы этого никогда не сделала. Стоит сказать хоть слово против, как боль вернется. По мнению мамы, я должна была слушать и запоминать. Да только что бы я ни делала, все было не так. А уж добрых слов я почти не слышала. Даже когда решила сделать сюрприз маме на день рождения и приготовила торт. Этот торт она выбросила в помойку, сказав, что я положила слишком много крема, а от крема жиреют и сердце болит. Я тогда проплакала полночи, а когда пошла в туалет умыться, то увидела, как Матвей пожирает торт прямо из мусорного ведра и ехидно скалится, увидев, что я на него смотрю. Ну, хоть кому-то он понравился.

– Ты думаешь, я тебя просто так наказываю?