оказался хладнокровной склизкой гадюкой, три десятка лет умудрявшейся водить за нос всех, от царской охранки до НКВД. И сам Цукер, несмотря на то что пробы на нем ставить негде, всегда умудрялся подлизаться и выйти сухим из воды. Вот та же Маргарита в нем души не чает.

А когда ни с того ни с сего сгорела его старая будка, что стояла по пути на платформу, он в исполкоме так слезно о своей сиротской жизни при полном недостатке средств и продуктов рассказывал, что выделили ему роскошный подвал под мастерскую. Хотя, как было уже сказано, трудился он на совесть. И все-таки его беды – только его печаль и забота.

«Главное – тете Тане рамочку вернуть. Во, не забыть бы», – и, чтобы наверняка не запамятовать, Колька выложил «портсигар» на тумбочку.

Правда, его вид снова всколыхнул утомленные мозги, и с чего-то припомнилось, что тогда, когда кто-то шуровал в комнате Брусникиной, именно Цукер зачем-то торчал внизу. Возжелал подымить – так почему на свежем воздухе, не в подвале, как обычно? Ведь полна была консервная банка окурков. Размяться решил после трудового дня – так не с чего ему было утомляться в одиннадцать с копейками утра. И Колька готов был дать голову на отсечение, что, делая вид, будто загорает, Ромка не на солнце жмурился, а посматривал на окна Брусникиной. А если на стреме стоял?

«Тьфу, пропасть. Так бес знает до чего додуматься можно!» – Отчаявшись заснуть прямо сейчас, Николай пошел к полке, выбрать книгу поскучнее. Вот, батина брошюрка, вся в закладках, «Плодотворные шахматные идеи», внутри ничего, кроме шифровок с буковками и циферками и схем. Как раз на полчаса, сдастся усталый мозг, отключится.

«Что это там Маргарита Вильгельмовна вспомнила? Дебют орангутана, – Колька переворошил страницы, – ага, вот он, белые начинают “b2-b4 e7-e5”».

Точно! Сто лет тому назад он, Колька, мелкий, весь в зеленых пятнах из-за ветрянки, нытьем своим совершенно свел с ума маму. Александр Давидович, как раз закончив с каким-то худосочным очкариком укрощать скрипку, сжалился над Антониной Михайловной. Он забрал себе скандалиста, усадил за тот столик, расставил фигуры – тяжеленькие, причудливые – и принялся, двигая по очереди то черные, то белые, рассказывать удивительную историю, лучше всякой сказки. В ней веселый шахматист в чужих краях зашел как-то в зоопарк – и немедленно разговорился и подружился с ручным орангутаном, который тоже тосковал по родным местам. Они подружились так задушевно, что шахматист твердо пообещал посвятить обезьяне свою следующую партию.

– Соврал, – предположил вредный сопляк.

Профессор обиделся за шахматиста:

– Ничего подобного! Слово свое он сдержал. С тех пор в шахматных учебниках живет неправильный фланговый дебют имени обезьяны. Играется он так…

И двинул белую пешку на «b4».

Правда, Колька, научившись читать, тщетно искал его в книжках, которые выпрашивал у Шора. Мальчишку начали терзать самые черные подозрения, что наврал уже профессор, но Александр Давидович, смеясь, пояснил, что искать надо дебют не орангутана, а Бугаева, который с этим началом одолел одного заносчивого чемпиона мира… и вновь загнул такую историю, от которой у Кольки глаза вылезали на лоб.

Так ли все это было или у профессора была совершенно невозможная фантазия – неизвестно. Ну наконец-то… Колька почувствовал, как закрываются глаза, качается голова, и снова, как на грех, полезли в голову разные мысли, задребезжал в мозгах Яшкин козлетон: «…шмара его Гарик звала».

И Цукер Гарика помянул. А ведь они с Яшкой по одним шалманам лазали. Не может же быть так, что стада различных Гариков шляются по окраине – стало быть, прежде чем самому вылететь под откос, толстый попытался пустить в расход Цукера?

«А и бес с ними. Мне-то что? Рамку с фото надо вернуть, когда в комнате никого не будет…» – и, вконец обессилев, с облегчением провалился в сон.

* * *

Сорокин в это время размышлял: «Сахаров врет, что упал, это понятно. Дворничиха утверждает, что уже после обеда мастерская была закрыта. Пожарский наведался вечером. Или Сахаров куда-то уходил, или, когда было закрыто днем, он как раз подвергся нападению… а чьему? Подозревать Пожарского глупо, и потом, он у приятелей был в общежитии, его видели и комендант, и стахановка Латышева… К тому же каков мотив? Можно тезку снять с подозрения. Но кто тогда пытался убить сапожника, и зачем?»

Он стал припоминать, у кого из знакомых экспертов самое доброе сердце, – хотелось бы побыстрее исследовать осколки графина, изъятые из подвала Цукера. И тут в кабинете отделения милиции начал разрываться телефон.

Кто бы это так поздно?

– Твоя удача, – сказали ему вместо «алло», – Сорокин! Мне есть чем заняться, нежели названивать тебе впустую. Третий раз звоню.

– Извини, Георгий Григорьевич, на участке происшествие, потребовалось поприсутствовать.

– Ну да, где уж нам со своими мелочами. Лады, сам-то как?

– Твоими молитвами.

– Терминологию освежил в памяти? Похвально. В общем, к делу: в твоей бывшей лесопилке, ну которая церковь Трубецких, общину верующих завели. И направляется к тебе туда поп Лапицкий, Марк Наумович.

– Не было печали, так подай. Это еще зачем?

– Затем, что он будет настоятелем развалин, кои теперь являются не кучей кирпича и горстью костей, а обителью двадцатки граждан православного вероисповедания. Вопросы?

– Какая двадцатка?

– Верующих.

– Там натуральные развалины, без дураков.

– И поп натуральный, – заверил Георгий Григорьевич, – к тому же, строго между нами, не просто протоиерей и кандидат богословия, а целый герой минского подполья. Цени!

– Мне компот сразу, – мрачно сострил Сорокин, – первое и второе не надо.

– …а еще, – продолжил собеседник, – человек, открытый для работы. Разумеешь? Вот и налаживай взаимодействие.

– У меня личный состав и без того в тоске и меланхолии, а тут еще такая свинья от населения. Живешь бок о бок с людьми и понятия не имеешь, что у них в головах.

– Голова – это по педагогической части, а вам надо следить, чтобы они свои соображения держали при себе и не вели пропаганду, в особенности среди детей.

– А у него-то есть дети, жена?

– Нет у него ничего сопутствующего и мешающего сотрудничеству. Подчеркну еще раз: человек разумный, без бесов в голове. Сработаетесь, да еще и на перспективку, когда генеральная линия изменится… ты понял.

Сорокин еще раз признался, что все это ему не по нраву:

– На сильном отшибе эти развалины, некому их бегать контролировать. Устроят там секту или что похуже, антисанитарию.

– Что тебе до него? Все равно ненадолго.

– Это ненадолго выхлоп дает навсегда.

– По предпосылкам, то есть исходя из персоны, я бы сказал, что вряд ли. Успокоил я тебя или