выставил мужчину за дверь и, чтобы и не думал вернуться, плотно ее прикрыл. Саныч в кабинете стоял и дышал в форточку.

– Честное благородное слово, Серега, не появись ты тут, я б его сам убил.

– По поводу чего это явление?

Остапчук безнадежно отмахнулся:

– Да сам глянь, за что расписался.

Акимов, взяв заявление, пробежал глазами по строчкам, написанным четким, бисерным почерком, и чем дальше, тем больше вытягивалась у него физиономия. Написано-то разборчиво, но столько всего вывалено.

Как будто с тех самых пор, как гражданин Хмельников встает с кровати, на него обрушиваются все несчастья и несправедливости мира, от соседей, недобросовестно сливающих принадлежащий ему керосин, через сотрудников цеха номер шесть, обвиняющих его в саботаже и срыве плана, до… а вот, знакомая фамилия. «Вышеупомянутый наладчик Андрей Рубцов, пребывая в состоянии алкогольного опьянения, выразил явную и прямую угрозу лишить меня жизни путем утопления в выгребной яме за якобы хамское отношение к мнимой ударнице ткачихе Анастасии Латышевой…»

Скрежеща зубами, Акимов все-таки попенял старшему товарищу:

– Нельзя все так близко к сердцу принимать, Ваня. Еще не хватало, чтобы и тебя удар хватил.

– Ты-то сам и минуты бы не сдюжил, это такой прыщ на ровном месте, – отдуваясь, заметил Остапчук, – сидит такая редкая сухая мозоль на ноге и уверена, что нога без нее пропадет. Это он тут разорался, а вообще ходит смирный, только нудит: «Не по-божески, ругаться не надо, ссориться не пристало, это мелко», сам-то не особо скандалит, а вот баб, которые только из деревни, натравливает, подзуживает брак замазывать, ныть перед учетчиками. А еще – ведь тащит, собака, и не попадается. С завхозом небось в паре или с завстоловкой. Поговорил бы ты с Верой, добром это не кончится!

– Что ты, Саныч… я и рта боюсь раскрыть, обе они у меня чокнулись.

– И Ольге не помешала бы выволочка, – тотчас подхватил Остапчук, – совершенно ослабила воспитание. – Маслова я снова на рынке выловил. Благоверная супруга Луганского-летчика завалилась с жалобой: Приходько, видишь ли, голубиного помета ей недоложил, а взял как за золото! И не стыдно же… ох, – Остапчук потер грудь, – намекни ты своей падчерице, как-то помягче, что если она не займется воспитанием сопляков, то кто-нибудь другой займется, такого им в мозги наложит!

– Ваня, родной, с этим делом вообще молчи. Она вбила себе в голову, что в райкоме тоже ею недовольны, так она с отчаяния Макаренко штудирует.

– Вот как раз он рассусоливать бы не стал, – проворчал Саныч, – выдал бы по уху раза… как Рубцов.

– Ты вот с Пельменем поговори, каков линчеватель выискался.

– Да я весь язык стер! А он набычится, молчит, а как я иссяк, тотчас начал бубнить, да все намеками, до конца ничего говорить не хочет, чтобы, значит, не доносить.

– Принципиальные, – скривился Сергей.

– Да-да, западло им! А ты изволь догадываться, что там у них с сахаром, который поставили откуда-то для подшефного детдома – прибыло столько-то мешков, убыло столько, и сколько-то с мелом пополам, а руководству все равно, и нет правды на земле.

Попив воды, сержант сказал:

– Ну, шабаш. Попадутся – сядут, терпения нет никакого… А ты, между прочим, куда ходил?

– В жилконтору, – вздохнул Сергей, – и чепуха полная получается.

– Что такое?

– Не посылали к Брусникиной никакого инспектора.

Саныч почему-то совершенно не удивился. Он хотел что-то сказать, но тут дверь, закрытая за кляузником Хмельниковым, распахнулась и в отделение вошел капитан Сорокин.

Вопреки устоявшейся традиции Николай Николаевич, вернувшийся, надо думать, из центра, был благодушен и даже улыбался.

– Что, товарищ капитан, никак жилплощадь вам дали? – осведомился Остапчук.

– Спишь и видишь, как бы продолжать опаздывать? – весело огрызнулся Сорокин.

Дело в том, что теперь капитан квартировал прямо в отделении. Казарму, его прошлое обиталище, снесли, Николай Николаевич походил по кабинетам, поклянчил служебных квадратов, ведь понятно, что для дела, не с руки ему было мотаться ежедневно из центра на окраину. «Завтраков» насчет жилплощади наелся лет на сто вперед и в конце концов решился на самоуправство.

Разобрали комнату, забитую старьем и хламом, изначально отведенную то ли под архив, то ли под инспекцию по делам несовершеннолетних (ни того, ни другого не было в помине и не ожидалось), побелили стены, кое-какую мебель нашли – отлично получилось. Некоторое время радость сия оборачивалась плачем, поскольку опоздать незамеченным стало невозможно, потом ничего, привыкли.

– Нет, остаюсь с вами. А развеселый я потому, что, во-первых, мне поручили вас похвалить, во-вторых, потому что эксперты в НТО – милые и отзывчивые… товарищи.

Согнав складки гимнастерки за ремень за спину, капитан приосанился и торжественно начал:

– Поскольку, насколько известно, вы пока ничем не проштрафились, мне поручено объявить вам благодарность! В общем, молодцы, так держать.

И нормальным уже голосом прибавил, что в следующий раз, так и быть, могут ожидать осязаемого поощрения. Иван Саныч немедленно прицепился, попытавшись выяснить, какого именно.

– На пенсию тебя не выгонят. Не умничай, товарищ сержант, чем богаты, тем и поощрят.

Кроме шуток, Сорокин в самом деле подчиненными был доволен. И пусть дурацкое счастье подвалило, но другим и такое не помогает, а тут товарищи Остапчук и Акимов взяли домушника, который официально отбывал наказание в районе Нерчинска. Весть о его побеге сильно проигрывала ему в скорости передвижения, поэтому он, пребывая формально в отсидке, успел крупно насвинячить в столице, взяв на Тверской квартиру «не того» гражданина.

Должно быть, увидев фото на стенах и регалии, осознал, на кого напрыгнул, и поспешил немедленно смыться на окраину, чтобы отсидеться, пока дело не затихнет. Для этого заявился к женщине, с которой последний раз виделся лет шесть-семь назад, которая никакого официального отношения к нему не имела. И, возможно, отсиделся бы, но подвел самогон.

Сперва они радостно встретились, потом, выясняя, кто кого ждал да не дождался, крупно повздорили. Далее принялись мириться, и для «семейного» застолья домушник отрядил любимую за пузырем. Та подалась к Анастасии (наследнице почившей Домны Лещевой, старой самогонщицы), а туда по случайности наведался с профилактической беседой Иван Саныч. И тотчас заинтересовался: что это вдруг стряслось в жизни гражданочки, которая прежде в любви к самогонке замечена не была?

– Чего ж не на работе, Анна Павловна?

– Приболела, – заявила она и покраснела.

– Да уж вижу, – мирно, заботливо заметил сержант, оценив свежий синяк у дамочки на скуле, – лечиться пришли.

Та заюлила, понесла чушь, и Саныч немедленно закруглил разговор:

– Все-все, дело не мое.

Сам же отправился в отделение и на пороге выловил Акимова, который собирался по-тихому сгонять восвояси пообедать. Они поделились соображениями, после чего лейтенант домой