В этот свой приезд Миронов сравнительно быстро протолкнул заводские дела, и только вопрос с серебром не был решен. В главке надеялись получить резолюцию Меньшова через два дня. Как ни торопился Миронов домой, на завод, он решил подождать эти два дня: возвращаться на завод без серебра он не мог, без серебра нет установки, нет ударопрочного полизола.

Надежда встретить Лилю не покидала Миронова. Иногда на улице ему казалось, что идущая впереди девушка – Лиля. Он обгонял ее, оборачивался – это была не Лиля. И тогда он решил зайти к ее сестре Вере. Веру он не знал, знал ее имя-отчество – Вера Петровна, знал фамилию мужа, известного молодого ученого.

Миронов поехал на Большую Калужскую по адресу, полученному в справочном бюро.

Дверь ему открыла Вера. Миронов сразу догадался, что это она: такие же, как у Лили, голубые глаза, льняные волосы, только ниже ростом, немного поблекшая, изящная, интеллигентная.

– Здравствуйте, – сказал Миронов, улыбаясь, – я из Сосняков.

Тревожная тень пробежала по ее лицу. Она пропустила Миронова в комнату и стала в дверях.

– Моя фамилия Миронов.

Она сразу успокоилась.

– Я вас знаю. Присаживайтесь.

Комната была обставлена модным по тому времени тяжелым темно-коричневым гарнитуром – низкий, во всю стену сервант, застекленные книжные полки, квадратные кресла чешского или немецкого происхождения.

Окна выходили во двор, в комнате было темно, и оттого и сервант, и журнальный столик, и кресла, и книжные полки, и книжные корешки казались еще темнее.

– Вы надолго в Москву?

– Завтра уезжаю.

Оттого, что он просто так, без особенного дела, без предупреждения, без звонка явился в чужой, незнакомый дом, Миронов чувствовал себя неуклюжим и назойливым провинциалом. Подыскивая оправдание своему приходу, он сказал:

– Мы с Фаиной Григорьевной работаем на одном заводе, раньше жили в одном доме, вот и решил зайти. Может быть, вы хотите что-либо передать?

Она слегка, едва заметно пожала плечами:

– Особенно ничего. Лиля уехала к маме.

– Как у нее с институтом?

– Год она пропустила, не решила, в какой подавать. Может быть, в этом году поступит, хотя всюду конкурс.

– Лиля не скоро вернется?

– Я не знаю.

– Передайте ей привет из родных Сосняков.

– Спасибо, передам, – что-то грустное и тревожное опять промелькнуло в ее лице, – я их совсем не помню, Сосняки.

Выйдя на улицу, Миронов оглянулся... Новый академический дом, бдительный лифтер в подъезде, академическая дама в кружевной гипюровой блузке... И нет уже, наверно, той Лили, Лили в ситцевом платье, с билетами в руках, Лили, печально смотрящей на горящий барак... Нет уже, наверно, этой Лили.

На следующий день Миронов явился в главк. Начальник главка не был таким веселым и радушным, как вчера. Он строго посмотрел на Миронова и протянул ему ходатайство завода о выделении серебра. На углу рукой Меньшова было написано: «А золота вам не требуется?!»

Прошло полгода после этой поездки. Однажды в цехе Фаина подошла к Миронову и попросила устроить Лилю на завод.

– Лиля вернулась?

– Что ей делать в Москве? Не для нее Москва. И здесь ничего хорошего. Не оформляет ее Ангелюк, подлец. Отцом-матерью попрекает. А она при чем? Я ей отец, я ей и мать.

– Пусть придет завтра в заводоуправление.

И вот он увидел Лилю. Он увидел другую Лилю. Не ту, с которой расстался два года назад, и не ту, какой думал встретить ее в Москве, в приличном и чинном академическом доме. Это была другая Лиля – вызывающая, беззастенчивая, в модной клетчатой юбке, с сумкой через плечо. Она еще больше вытянулась, и было в ней что-то усталое, – отпечаток, который накладывает беспокойная жизнь на очень нежные лица. И Миронов понял, что? были для нее эти два года, что была для нее эта новая жизнь, в которой, по его мудрым предположениям, она должна была найти новую цель.

Она улыбнулась ему по-приятельски:

– Будешь устраивать меня?

– Попытаюсь.

– Лапонька! Ведь я ничего не умею делать.

– Научишься.

Обращаясь к Богатыреву, Миронов ставил его в неловкое положение: директор завода не занимается наймом и увольнением рабочих, он должен сделать исключение не ради ценного работника, а ради неквалифицированной подсобницы.

– Абросимова – кадровая аппаратчица, – сказал Миронов, – а ее приемной дочери мы не даем работу. Куда ей идти?

Богатырев посмотрел на Миронова: он знал, кто такая приемная дочь Фаины, и хотел убедиться: знает ли это Миронов? И убедился – знает.

Некоторое время Богатырев молчал, наклонив седую голову. Потом закрутил скрепки вокруг ладони и поднял трубку.

– Ангелюк! Богатырев говорит. Что же будет с подсобниками? Ставим аппаратчиков, платим сверхурочные... В какой цех ни приду – один и тот же разговор, слушать надоело! Привыкли, понимаешь, высокими материями заниматься. Ты это брось! Вот Миронов у меня, сегодня в ночь некого на загрузку аппаратов ставить. Пришла к нему подсобница, ты не оформляешь... Ты погоди, погоди, не перебивай, меня ее фамилия не интересует. Я по фамилиям всех помнить не могу и не хочу... Да не перебивайте вы меня, товарищ Ангелюк! С директором завода разговариваете! – И без того багровая шея Богатырева налилась кровью. – Извольте слушать! Кто, что – этого я знать не хочу, это ваше дело – знать. И ваше дело обеспечить производство рабочей силой – понял? Иначе тебя поставлю на подсобные работы. И Миронова поставлю, и всех начальников корпусов, чтобы не бегали ко мне, а делом занимались. Думайте об интересах завода, черт возьми! Сегодня ночью объеду цеха и, если увижу хоть одного аппаратчика на подсобных работах, завтра выгоню с завода начальника корпуса и Ангелюка в придачу... Это я без вас знаю. И будем требовать бдительность. Но тормозить производство не позволю. Не пропускаете по анкете – найдите другого человека. И чтобы я больше о подсобниках не слыхал!

Он бросил трубку. Помолчал. Размотал с ладони скрепки. Хмуро и устало проговорил:

– Сделано твое дело. Иди.

А Лиля сидела в коридоре, закинув ногу за ногу, и курила – молодая, красивая, хорошо одетая. И все думали: «Какая красивая, какая счастливая». А у нее обрывалось сердце в предчувствии унизительного разговора, который ей предстоит, оскорбительного отказа, который услышит. Всюду ее встречали любезной улыбкой – она сползала с лица, как только выяснялось, кто Лиля такая.

Ангелюк оформил Лилю. Но Миронову сказал:

– За кого хлопочешь, за сволочей?

– Сам ты сволочь! – ответил Миронов.

Ангелюк испуганно посмотрел на него и отошел.

В спецовке, с подобранными под косынку волосами, Лиля была совсем не такая, как вчера, простая, беленькая, растерянная девушка, впервые пришедшая на завод, на незнакомую и малопонятную работу.