Наталья Кирилловна говорит так откровенно не потому, что Сталинская премия ей нужна, у нее их было две, а потому, что получение Сталинской премии означало признание ее работы, признание ее личности, а неполучение означало непризнание.

– Работу закончим в срок, – сказал Миронов сухо, – что касается выдвижения на премию, то ни один работник завода не может быть включен в список института.

– Что за чепуха! – возразила Наталья Кирилловна.

– Таково решение партийной организации, – сказал Миронов, хотя такого решения не было. – Как вы съездили?

В обращении с собой Наталья Кирилловна не допускала такого тона. Но уж очень нужен был ей Миронов.

– Ужасные гостиницы, – сказала она. – И во всем подражание Москве. Поезжайте в Прибалтику – там все самобытно, а у нас под одну гребенку. Построили в Москве такие павильоны, – она обвела рукой павильон, в котором они сидели, – пожалуйста, и здесь тенты, мороженое и девицы. – Она кивнула в сторону девиц, на которых поглядывал Леня.

– А чем вам не нравятся эти девушки? – спросила вдруг Лиля.

– Вам они нравятся?

– Очень. Молодые. Очень нравятся.

Медали на груди Натальи Кирилловны звякнули.

– Лепя, попросите счет!

– Вы же их не знаете, – кривя губы, продолжала Лиля, – может быть, они совсем не то, что вы думаете! Пьют вино – разве это запрещено? Ведь мы тоже пьем.

– Я предпочитаю девушку с книгой, а не с бутылкой вина, – сказала Наталья Кирилловна.

– А они предпочитают бутылку вина. Кому до этого дело?

Миронов взял у официантки счет.

– Володя, Володя! – Наталья Кирилловна протянула одну руку к счету, другой раскрыла сумочку.

– Вы у меня в гостях, – ответил Миронов, расплачиваясь.

Наталья Кирилловна встала.

Я жду от вас подробного письма, Володя. А еще лучше жду вас в Москве.

Лиля сидела, опустив голову на руки.

– Ты на меня сердишься?

– Что ты, Лиля.

– Я плохо вела себя, извини. Только, знаешь, сидит здесь. А что она видела, что знает? Она в автоматных будках не ночевала, ее, как мышь, не гоняли из угла в угол. Еще смеет осуждать! Любовника содержит, корова! Она порядочная, другие непорядочные!

– Не расстраивайся, – сказал Миронов, – она маленько идиотка.

– Думаешь, я не могла в Москве остаться? Сколько угодно! За меня большие люди хлопотали. Сама не захотела.

– Слушай, она категорична, бестактна. Но она не делает людям подлостей – уже это хорошо. У нас с ней общая работа.

– А я тебе помешала, – печально проговорила Лиля.

– Нисколько. Не она мне нужна, я ей нужен.

– Тебе еще попадет за меня.

– За что это?

– Устроил, встречаешься... Ведь здесь не Москва, всё знают.

– Никогда не говори об этом. Никогда, слышишь!

Она покачала головой.

– Нет, Володя, не принесу я тебе счастья. Ты талантливый, все это говорят, а я тебе только помешаю. Видишь, даже вести себя не умею.

– Мне никто не нужен, кроме тебя, – сказал Миронов.

– Я совсем не такая, как ты думаешь. Ты не знаешь, что я повидала, чего хлебнула, и никогда не узнаешь. Я давно приехала и все не решалась встретиться с тобой. Обстоятельства заставили, не могла никак устроиться на работу. Я не хотела идти на наш завод, но никуда не брали. – Она закрыла лицо руками.

– Не страшно, – сказал Миронов, – справимся.

– Меня посадят, – сказала Лиля, – и тебя, если будешь со мной. Нет, нет, ничего не надо. Ничего не хочу.

– Я люблю тебя, всегда любил, я ждал тебя, – сказал Миронов.

– Ничего не выйдет, Володя, – она вынула платочек, вытерла глаза, – тогда не вышло – и сейчас не выйдет, и ничего ты не знаешь.

– Прошу тебя, успокойся, поговорим в другой раз. Идет?

– Идет, – прошептала Лиля и заплакала опять.

А улица шумела и веселилась – главная улица областного города в солнечный воскресный полдень. Толпы людей растекались по магазинам, кафе, закусочным, и новые толпы вливались в нее из боковых улиц и переулков. За столиками кафе люди пили, ели, смеялись, разговаривали, дети играли в скверике, в воздухе дрожала мелодия песенки. И не верилось, что кому-то нет места, нет выхода, нет надежды.

На следующий день он подошел к ней в цехе.

– Прости меня, Володя, – сказала Лиля.

– Это за что?

– Прости, что я поехала с тобой, я не имела права.

– О чем ты говоришь?

– Я люблю другого человека, – прошептала Лиля.

– Так. – Он видел, что она говорит неправду. – Это тебе не помешает встретиться и поговорить со мной.

– О чем нам говорить?

– Я прошу тебя.

– Ну хорошо, – сухо проговорила Лиля, – завтра.

...Груды соли лежали на берегу. По реке, уже окутанной предвечерним туманом, тянулись баржи с нефтью, с серным колчеданом, лесом, углем.

Лиля останавливалась, наклонялась, морщилась, жаловалась, что ей жмут туфли.

– Ладно, – добродушно сказал Миронов, – эта дорожка не для твоих туфель.

Они присели на доски, издававшие смолистый запах сосны и сухой, щекочущий запах свежих опилок. Лиля сняла туфли, вытряхнула песок.

Миронов, улыбаясь, смотрел на нее. Не так уж, наверно, жмут ей туфли. Просто хочет удержаться в состоянии враждебности. Но это ей не удастся. Сейчас она рассмеется, улыбнется ему, как улыбалась позавчера в магазине и кафе, как улыбалась, когда они шли в толпе по оживленной улице и он держал ее руку в своей.

– Ну, так что? – вытряхивая туфли, спросила Лиля.

– Может, поженимся?

– Я тебе все сказала: я люблю другого.

– Это мы уладим, – засмеялся Миронов.

– Нам нечего улаживать. С чего ты взял? Смешно. Ты совсем не то подумал. Мне хотелось посидеть за рулем. Ты сам предложил. Если бы я знала, что ты так поймешь, я бы не поехала. Я поехала с тобой просто по-дружески. Неужели мы не можем быть хорошими товарищами?

Он взял ее за плечи, повернул к себе:

– Я люблю тебя.

Освобождаясь, она повела плечами.

– Я тебе сказала: я люблю другого человека. И уеду к нему.

– Врешь, конечно. Кто он?

– Парень. Какая тебе разница? Простой парень. Не всем же быть знаменитостями.

– И ты уезжаешь к нему?

– Уезжаю.

– Зачем ты устраивалась на завод?