— Подойди, — сказал Герольф.

Бриско не шелохнулся, и тогда он сам встал и подошел к мальчику.

— Покажи руки.

Бриско не шелохнулся. Герольф взял его левую руку и повернул ладонью вверх.

— Отлично. Как тебя зовут?

Бриско не отвечал.

— Ты не хочешь сказать мне свое имя?

Непреклонное молчание этой малявки поневоле впечатляло. Герольф понял, что вопросов задавать не стоит.

— Хрог! — крикнула вдруг Волчица. — Уведи его! Быстро!

Герольф, хоть и удивленный такой поспешностью, возражать не стал. Дверь закрылась, а он все стоял как громом пораженный, уронив руки, с полуоткрытым ртом.

— Ты уверена, что это он? — спросил он наконец чуть слышно.

— Так же уверена, Волк, как я уверена, что ты — это ты.

— Но как тебе это удалось? Сколько лет я рассылал на поиски десятки людей. Они побывали в тысяче домов, они обшарили Малую Землю от подвалов до чердаков, разыскивая ребенка с меткой. А ты… Как же ты…

— А, неважно, — отмахнулась она, сладострастно смакуя свое торжество. — Просто надо было знать одну вещь, которую никто из твоих людей так и не узнал.

— О чем ты? Какую вещь?

— О, ничего сложного. Вот какую: «Один да один — два». Вот и все.

Он уставился на нее, ничего не понимая. Она пояснила:

— Твоим парням, Герольф, мозгов не хватает. Они искали одного ребенка. Никому из них в голову не пришло, что младенца могли подкинуть к другому, чтоб получилась пара близнецов — я имею в виду, лжеблизнецов. А именно так оно и было. Колдунья Брит всех провела, но не меня. Это еще вопрос, кто из нас двоих самая-то ведьма…

Любой другой, кроме Герольфа, испугался бы, увидев, как при этих словах вспыхнули желтым огнем глаза Волчицы.

— Колдунья Брит…

— Да. Ты же знаешь, это она забрала ребенка, едва он родился. Твои люди так и не сумели от нее ничего добиться. И даже по сей день хранят не очень-то приятные памятки о встрече с ней. Но они просто тупицы. А я действовала тоньше, и она выдала себя. Я взяла ее лестью. Даже на колдуний это действует, если правильно себя вести. Как сейчас ее слышу: «Один да один — два… х-с-с… х-с-с… один да один — два… так-то, моя красавица…» Когда она узнала, кто я такая, и поняла, что я ее раскусила, она прямо обезумела. Думаю, отныне на всей земле не найдется человека, который ненавидел бы меня так, как она.

— Ты пошла на страшный риск, Волчица. Эта женщина опасна. Она обладает такими возможностями, перед которыми мы бессильны, ты же знаешь.

— Знаю. Вот почему мне не хотелось бы, чтоб мои старания пропали даром. И если ты хочешь меня отблагодарить, я прошу только об одном.

— О чем?

— Подарок есть подарок, и мальчик теперь твой. Так тому и быть. Делай с ним что хочешь. И знай: каким бы ни было твое решение, я с ним соглашусь. Но если ты должен… я хочу сказать, если ты выберешь… в общем, если ты решишь, что он должен разделить судьбу своего отца, тогда…

— Что тогда?

— Тогда прошу тебя не откладывать. Я смотрела на этого мальчика всего несколько минут, пока очаровывала. Но это он меня очаровал. Он чудесный. Он так мне нравится. Я не хочу еще больше к нему привязаться. Я хочу, чтобы это было сделано быстро.

— Завтра, Волчица.

— Нет, Волк. Сегодня ночью.

Его веки неуловимо дрогнули.

— Хорошо, Волчица, завтра все будет позади.

И подхватил ее на руки.

Волна леденящего холода поднялась из их объятия, растеклась по комнате и, просочившись под дверью, стала затоплять лестницу.

Комната, куда поместили Бриско, находилась под самой крышей. «Чтоб я в окно не выпрыгнул», — подумал он. Лежа под одеялом, мальчик смотрел на огонек свечи, горевшей на ночном столике, когда леденящее дыхание, надвигающееся снизу, проникло в комнату. Он вздрогнул и съежился, обхватив себя руками. В сомкнувшейся вокруг него плотной тишине чувствовалась какая-то неясная угроза. Шум деревьев, доносившийся из парка, смолк. У него тревожно заныло сердце.

— Хрог! — тихо окликнул он. — Хрог…

— Ты чего? — проворчал громила, боровшийся с дремотой на приставленном к двери стуле.

— Вы здесь будете всю ночь?

— Ну да, всю ночь.

И этот звероподобный страж, который лупил его всего два дня назад, зевнул и добавил:

— Спи спокойно, малыш. Никого не пущу, ни сюда, ни отсюда.

Все говорили, что колдунья Брит хранит в коробках хвосты съеденных ею крыс, но никто не мог бы показать ни этих хвостов, ни коробок, в которых хранятся хвосты, ни даже дома, где хранятся коробки. Потому что никто не знал, где живет колдунья. Без сна и отдыха семенила она по лесам и ландам, по городам и деревням торопливыми мелкими шажками. В метель, в мороз, что днем, что ночью всегда она была в движении, всегда куда-то спешила. Утром ее видели здесь, а в полдень — на другом конце острова. Впору было задуматься, не обладает ли она способностью находиться в двух местах одновременно.

— Как же мы ее найдем, если у нее нет дома, — спросил Алекс.

— Может, он у нее и есть, — отозвался отец, — только никто никогда не видел, чтоб она туда входила.

Они уже довольно давно бродили наудачу по этому отдаленному предместью. Улицы были безлюдны. Снегу навалило по полсапога.

— Видишь ли, с Брит все не как у людей. Например, просто так с ней не встретишься. Если хочешь повидать ее, надо про это говорить направо и налево, во всеуслышанье. Рано или поздно до нее это доходит. И она сама тебя найдет, когда сочтет нужным, — по большей части тогда, когда ты этого меньше всего ожидаешь. Но она никогда не придет и в дверь не постучит. Надо выходить, прогуливаться и ждать, пока она сама объявится.

— А сколько ей лет, пап, этой колдунье Брит?

— Вот уж этого не знает никто! Знаешь старика Хольгерссона, который делал лодки? Ему уж за сто лет перевалило.

— Знаю.

— Так вот, он говорит, сколько он себя помнит, она всегда была старая.

— Значит, ей самое меньшее сто шестьдесят?

— Да, а может, и сто восемьдесят.

— Или триста двенадцать…

Бьорн с радостью отметил, что Алекс хоть на миг, да улыбнулся. С тех пор как родители посвятили его в тайну происхождения Бриско — наутро после достопамятного Совета, — мальчику как будто немного полегчало. Конечно, ничто не разрешилось и горе его оставалось горем, но теперь оно по крайней мере получило объяснение. Бриско похитили потому, что он был внуком короля. В этом хоть был какой-то смысл. И это если и немного, но рассеяло мучительные страхи, порожденные непониманием.