выступала в «Фаусте», «Царе Кандавле», «Дочери фараона» и «Дон-Кихоте», поставленном для нее. Не выделяясь чем-либо особенным в перечисленных балетах, она ни одной из порученных ей партий не испортила.

Успех ее был всегда заслуженным и сулил ей самое радужное сценическое будущее, как вдруг она оставила сцену, выйдя замуж за некоего графа Баранова, довольно бесцветного чиновника и недалекого человека, приходившегося племянником министру императорского двора графу А. В. Адлербергу.[168] Это родство вскружило голову молодой девушке, вообразившей, что благодаря браку с Барановым она станет придворной дамой. Но честолюбивым мечтам Вергиной не было дано осуществиться: вместо жизни придворной особы в столице, ей пришлось вести жизнь сначала провинциальной чиновницы в Варшаве, куда ее муж был назначен на службу, а потом в Москве, где она и умерла в довольно молодых годах.

Другой моей товаркой по школе и сцене, вместе с которой мне пришлось работать в продолжение почти всей моей службы в театре, была Евгения Павловна Соколова, поступившая на сцену двумя годами позже меня. Ее репертуар был строго отграничен от моего. В него входили: «Эсмеральда», «Фиаметта», «Своенравная жена», «Дон-Кихот», «Пакеретта» и поставленные для нее балеты «Приключения Пелея», «Млада» и «Роксана», а также пустячок «Жертвы Амуру»[169] и крайне слабый балет Петипа «Кипрская статуя». Немногими балетами, в которых мы танцовали обе, были: «Конек-Горбунок» и «Корсар»; после моего ухода со сцены она танцовала в «Дочери фараона» ив «Трильби».

Соколова была хорошей, мягкой, очень грациозной и пластичной танцовщицей, но технически далеко не сильной. Главной чертой ее танца, — неизменно «земного», так как элевация не была ее уделом, — являлась кокетливость. Танцуя, Е. П. Соколова всегда как бы заигрывала со зрителями — заигрывала и глазами, и разными движениями. При этом она была прекрасной мимисткой и умела выделять отдельные драматические моменты роли. Однако в атом отношении у нее несравненно лучше проходили партии в старых балетах, где она старалась подражать прежним исполнительницам. В новых же постановках, не имея перед глазами таких образцов, Соколова частенько оказывалась много слабее, нежели в старых балетах, имевших определенную исполнительскую традицию. Самостоятельное создание законченных художественных образов, повидимому, не всегда оказывалось ей под силу. Художественный успех Соколовой тесно переплетался с личным обаянием хорошенькой, симпатичной женщины, что с первых же дней службы обеспечило ей столь выгодное для артистки положение любимицы публики.

Немало помогло ее карьере и уменье ладить с начальством. Соколовой очень благоволил балетмейстер Петипа, который для ее бенефиса всегда старался поставить что нибудь получше, однако эти старания далеко не всегда давали желаемые результаты: вспомним отмеченный мной в предыдущей главе относительный неуспех «Приключений Пелея» или «Млады». Сильную руку имела Соколова в очень неравнодушном к ней заведующем репертуаром (после П. С. Федорова) Лукашевиче,[170] не жалевшем казенных денег на новые постановки в бенефисы балерины. Благодаря ему Соколовой дали танцовать «Корсара», но из партии Медоры у нее не вышло ничего. Большие связи завела она и в летнем Красносельском театре. Там у ее ног было все военное начальство, и с «Жанночкой» Соколовой носились чрезвычайно.

Большая охотница до сенсации, Соколова через Два года по поступлении на сцену совершенно внезапно ее покинула, чуть не сорвав спектакль, в котором она должна была участвовать. Как оказалось потом, она «бежала» из Петербурга, чтобы обвенчаться с бывшим лицеистом, молодым человеком Н. В. Мининым. От кого именно бежала эта парочка — так и осталось тайной. Новобрачные уехали в деревню, в имение молодого, где жили года два. Прожив последние крохи его состояния, они возвратились в Петербург, и Соколова снова поступила на сцену.

Муж ее был большим оригиналом. Страстный охотник, он в один прекрасный день поселил в своей квартире медвежонка, который своими когтями раздирал мягкую мебель и бросался на людей. Когда супруги Минины жили одно время в доме, кишевшем крысами, хозяин стрелял по крысам в своей квартире из монте-кристо и т. п.

Занимая положение первых балерин, мы с Соколовой, как «соперницы» по успехам, должны были бы, казалось, быть в холодных отношениях. Но мы с ней всегда были если не близкими друзьями, — для этого у нас были слишком разные натуры, — то, во всяком случае, добрыми товарищами и эту товарищескую связь поддерживали еще долго после оставления нами обеими сцены.

Чтобы покончить с балеринами моего времени, упомяну еще о варшавской танцовщице, польке Камилле Стефанской,[171] танцовавшей в Петербурге «Жизель» весной 1868 г. Это была одна из тех артисток, про которых балетмейстер Петипа обыкновенно говаривал: «Ни грае, ни элевас, ни рыб, ни мяс». В самом деле, ее приглашение к нам могло объясняться разве лишь политическими соображениями — желанием властей заручиться симпатиями поляков, что было нелегким делом после жестокого подавления польского восстания 1863 г.

Однако публика отвергла неизящные танцы Стефанской, освистав ее даже за исполнение польского национального танца — мазурки.

Глава 6. Солистки Кеммерер, Мадаева, Горшенкова, Никитина, Родина, Анна Прихунова, Соколова, Макарова, Снеткова, сестры Амосовы, Ефремова, Лядова, Кошева, Канцыщева, Александра Прихунова, Шапошникова, Брошель, Петипа, Иохансон и др

Из наших солисток первое место по сценическому положению надо отвести Александре Николаевне Кеммерер, бывшей в 60-х—70-х гг. постоянной заместительницей балерины. Она являлась, так сказать, «присяжной вице-балериной» в Петербурге и Москве и имела в своем репертуаре целый ряд балетов, как «Тщетная предосторожность»,[172] «Жизель», «Флорида», «Дочь фараона», «Фиаметта», «Золотая рыбка». Хорошая, сильная, опытная танцовщица жанра terre à terre, она выступала как в классических, так и в характерных танцах и обладала недурной мимикой, которой очень способствовали ее красивые, выразительные глаза. Но венцом искусства Кеммерер являлись испанские танцы. Их она исполняла несравненно, и с течением времени ей стали их исключительно и поручать. Интересно, что, по ее собственному признанию, это дурно отразилось на ее классике. Она свыклась с движениями, шедшими в разрез с правилами классического танца как такового, и, как ни старалась, отделаться от них, не могла. Зато в сфере испанской пляски она давала столько южной страсти, огня и увлечения, что театр буквально стонал от восторга. Могу смело сказать, что после Кеммерер и таких испанских танцев на нашей сцене не видела никогда. Оставив сцену в конце 70-х гг., Александра Николаевна вышла замуж за аристократа Чичерина.

Рядом с Кеммерер следует поставить Матильду Николаевну Мадаеву, также солистку классического и характерного танца, изредка показывавшуюся в партиях балерины. О ней у меня сохранились особенно теплые воспоминания как о человеке доброй души, искренно и горячо любимом всеми товарищами. Из целых балетов она танцовала «Мечту художника» и «Конька-Горбунка». Не выделяясь в танцах чем-либо