– Спасибо! – сказал Григорий с чувством, а потом добавил: – Полежи-ка еще чуток, а я заберу кое-что.

Охотничье дедово ружье было спрятано в схроне вместе с патронами. Схрон специально делался надежным и сухим, чтобы ничего не заржавело и не отсырело, чтобы, как только возникнет нужда, сразу пошло в дело. Нужда возникла. Пригодился дедов схрон. А пацаны – вот же дурачье! – уже высунулись из двери. Горынычу только лапой махнуть, и не станет пацанов. Но Горыныч лапой не махал, лежал смирно, лишь поглядывал искоса.

– Свои, – напомнил Григорий на всякий случай, и Горыныч в ответ снова рыкнул. – А вы выходите, раз уж невтерпёж! – И повесил ружье на плечо.

Мало того, что вышли – еще и к Темному псу подошли на такое расстояние, что у Григория перестало биться сердце. Впрочем, билось оно у него теперь не особо часто.

– Полегче, – предупредил он сразу всех: и пацанов, и Горыныча. – Не нужно сразу обниматься.

Пацаны поморщились, а Горыныч оскалился всеми тремя пастями, вроде как улыбнулся.

– Ну, раз познакомились, так давайте выдвигаться. – На всякий случай Григорий встал между псом и пацанами и ружье с плеча снял. Тоже на всякий случай. – Ты, Горыныч, беги вперед. Будешь у нас разведчиком. Если заметишь кого, сразу не бросайся, вернись к нам, будем разбираться. Тут, знаешь ли, партизаны могут бродить. Это такие ребята, который трогать не надо, для нас они пока не враги.

Сева и Митяй зыркнули на него со смесью злости и недоумения. Что значит – не враги? Они герои!

Может и герои, да только сам Григорий не доверял сейчас никому, ни фашистам, ни партизанам. Как говорится, своя рубашка ближе к телу. И лучше бы им не встречаться ни с теми, ни с этими.

– Вперед, Горыныч! – сказал он, и Темный пес сорвался с места.

Нет, не так… Темный пес сам стал темнотой. Вот он есть – вот его нет.

Григорий присвистнул, пацаны переглянулись. Кое в чем они все-таки проявляли единодушие. Может, и подружатся. Митьке нужен хороший друг. Особенно сейчас.

Шли гуськом: Григорий первым, следом Митяй, замыкал цепь Сева. Митяй пытался возражать, пришлось на него цыкнуть. Не время для девичьих капризов.

Пока шли, не встретили ни единой живой души. А Горыныч, если и был где-то поблизости, то не показывался. О том, что деревня близко, узнали по загорающемуся над лесом зареву. Нехорошему зареву… И гарью запахло. Гарь Григорий учуял еще задолго, но до последнего не хотел верить.

Пришлось поверить. Видово горело! Полыхало жарким, щедро подкормленным бензином пламенем.

– Что это, батя?.. – Митяй облизнул пересохшие губы, ухватил Григория за рукав. – Что там?!

– Деревню подожгли, – не сказал, а процедил сквозь стиснутые зубы Сева. – Эти гады подожгли деревню! – Голос его сорвался на крик.

– Тихо! – Рявкнул на него Григорий. – Воплями ты никому не поможешь, никого не спасешь.

– Там люди! Слышите, дядя Гриша, там же живые люди! – Сева больше не кричал, но все равно казалось, что кричит. – Им же надо помочь!

Подумалось, что уже неживые, при таком-то зареве. Но говорить этого вслух Григорий не стал.

– В город идем, – сказал он вместо этого. Сказал решительно и строго, чтобы даже не подумали перечить.

– В город?! – Теперь они смотрели на него почти с ненавистью. И Сева, и Митяй.

– Батя, в город?! – Губы Митяя посинели, как у покойника. – И оставим там всех? Бабу Симу оставим? Василя Петровича?! Леньку Сиволапова?!

Он бы перечислил их всех, всех, с кем рос, водил дружбу и дрался. Он жалел их всех и был готов спасать их от неминуемого. И в этот самый момент Григорий понял, что не станет мешать, что у него, непутевого и никчемного, вырос замечательный сын. Так уж ему повезло…

– Хорошо, – сказал Григорий, ни на кого не глядя, и пошагал вперед, к голодному зареву.

– Мы в деревню? – Они нагнали его тут же, встали по обе стороны, словно часовые.

– Я в деревню, а вы не мешайте! – Рявкнул он и ускорил шаг.

Горели крайние хаты. Дом Василя Петровича уже занялся таким факелом, который не потушить. Рядом стрелял искрами покосившийся домишко Мишани-полицая. Искра попала, или фрицы решили не щадить никого? За что мстят? Ясное дело – за что! За трупы в Гремучем ручье, за оторванную башку бургомистра.

Перед домом старухи Самохиной, еще пока невредимым, с беспомощным лаем металась лохматая собачонка. Кого облаивала? Григорий присмотрелся. Из хаты волоком волокли собачкину хозяйку. Старуха Самохина в мирные годы бабой была вредной, не единожды жаловалась на Митяя участковому, но сейчас время было не мирное, сейчас старуху Самохину волокли на верную смерть, а собачонка пыталась ее защитить. Собачонку убили очередью из автомата, и старуха завыла нечеловеческим голосом. У Григория от этого воя волосы на загривке встали дыбом.

– Надо что-то делать, – прохрипел рядом Сева.

– Погоди, – цыкнул на него Григорий. – Разобраться надо.

Разбирались недолго. Эсэсовцы сгоняли людей на окраину, к пустующему с начала войны коровнику. Почему сюда? Потому что деревянный, потому что окна маленькие, а ворота можно заколотить… Хорошо, что Григорий понял это раньше, чем пацаны. Плохо, что понимание это ровным счетом ничего не давало. Или все-таки давало?

Он принялся считать. Нет не сельчан, а фрицев. По головам, как кур. Голов получалось двадцать. Двадцать до зубов вооруженных головорезов. А с ними Мишаня-полицай, бегает, суетится гадина! Если придется стрелять, Мишаню он уберет первым. Давно нужно было.

– Что они делают? – шепотом спросил Митяй.

– Ждите меня здесь! – велел Григорий, а потом добавил строго: – И не суйтесь! Сам разберусь. А если не разберусь, пробирайтесь к тетке… – Он не договорил, махнул рукой, то ли прощаясь, то ли отгоняя их от себя. Махнул и двинулся вперед, к полыхающей деревенской окраине.

Пока шел, молил лишь об одном, чтобы пацаны не рванули следом, потому что голова ему сейчас нужна холодная, чтобы не волноваться о них и не думать. Надо было оставить Горыныча, чтобы присмотрел, чтобы не пустил.

Стоило только подумать про Темного пса, как из предрассветных сумерек появилась костяная голова, клацнула челюстью. Легок на помине.

– Ну что там? – спросил Григорий, глядя в полыхающие алым глаза.

Горыныч не ответил, лишь оскалился.

– Там враги. – Он махнул рукой в сторону зарева. – Не те, что в коровнике. Эти наши. А те, что с автоматами. Как в усадьбе. Понимаешь?

Горыныч слушал очень внимательно. Понял ли?

– Но тобой я рисковать не могу. Ты для другого создан. Поэтому просто попрошу, присмотри за ребятками, Горыныч, будь другом! – Сказал и погладил каждую башку по очереди, даже костяную. – Ну, я пошел!

Он сдернул с плеча ружье, перехватил поудобнее. Никогда! Никогда Гриня Куликов не был героем. И дураком не был, чтобы в герои рваться. А теперь словно затмение какое нашло. Ну что ж он будет стоять и смотреть, как горит коровник с людьми?! Можно конечно и не смотреть. Можно отвернуться, сделать вид, что его это не касается. Вот только как жить дальше, как потом взглянуть в глаза собственному сыну? Да и ноет что-то… Там, где раньше билось, теперь ноет.