Наконец, она присела на пень передохнуть. Она несколько раз поднимала, а потом снова опускала ноги, с силой вбивая каблуки в землю, точно пыталась кого-то раздавить. И тут услышала смех.

Она испуганно вскочила. Смех повторился. Потом донесся плеск, и девочка застыла, раздумывая, в какую сторону бежать. Неподалеку лес переходил в пастбище. Стараясь ступать бесшумно, девочка выбралась на опушку и тут же заметила мальчишек — в двадцати футах от нее они плескалась в коровьей поилке. Их одежда была сложена возле черного чемодана, чтобы ее не залила вода, выплескивающаяся через край бадьи. Больший мальчик встал, а малыш пытался взобраться ему на плечи. Поуэлл сидел, глядя прямо перед собой — его очки были залиты водой. На своих друзей он не обращал внимания. Деревья, должно быть, казались зелеными водопадами сквозь мокрые стекла. Девочка притаилась за сосной, прижавшись щекой к коре.

— Хотел бы я здесь жить! — закричал малыш. Он балансировал, зажав коленями голову большого мальчишки.

— А вот мне совсем не хочется, — выпалил тот и подпрыгнул, пытаясь скинуть свою ношу.

Поуэлл сидел неподвижно, и по его лицу нельзя было сказать, слышит он своих спутников или нет — с застывшим взглядом он был похож на призрака, восставшего из гроба.

— Если бы все здесь исчезло, — произнес он, — тогда не о чем было бы думать.

— Слушайте, — сказал старший мальчик, медленно приседая в воде с малышом, все еще державшимся у него на плечах. — Это все никому не принадлежит.

— Это все наше, — сказал малыш.

Девочка за деревом не шелохнулась.

Поуэлл внезапно выскочил из воды и помчался прочь. Он по кругу пробежал все поле, точно спасаясь от погони, а когда снова оказался у поилки, те двое тоже выскочили и понеслись за ним; солнце сверкало на их мокрых телах. Бежавший быстрее всех большой мальчик выбился вперед. Они два раза обежали поле и, наконец, свалились возле своей одежды, тяжело дыша.

— Знаете, что бы я здесь сделал, если б мог? — сказал старший мальчик хрипло.

— Не, а что? — малыш приподнялся и внимательно на него посмотрел.

— Я бы построил здесь большую стоянку для автомобилей или что-нибудь такое, — пробормотал тот.

Они принялись одеваться. Солнце отразилось двумя белыми пятнами на стеклах очков Ноуэлла, смазав его глаза.

— Я знаю, что нужно сделать, — он вытащил что-то из кармана и показал им. С минуту они рассматривали его ладонь. Затем, не оставив времени для обсуждений, Поуэлл поднял саквояж, и они двинулись в лес, пройдя в десяти футах от вышедшей из-за ствола девочки, на щеке которой остался красно-белый отпечаток сосновой коры.

С изумлением она наблюдала, как, остановившись, они собрали все спички, которые у них были, и принялись поджигать валежник. Они стали визжать и улюлюкать, гикать, прижимая ладони ко рту, а через несколько секунду девочку отделила от них узкая, но быстро разраставшаяся полоска огня. Девочка смотрела, как пламя перебирается от валежника к ближайшей купе деревьев, подпрыгивая и покусывая нижние ветки. Ветер поднимал огненные клочки все выше, и вот уже визжащие мальчишки скрылись за его стеной.

Девочка повернулась и хотела побежать через поле, но ноги ее словно налились свинцом, и она еще какое-то время постояла, преисполненная совершенно незнакомой, отчаянной горечи. А потом бросилась наутек.

Миссис Коуп и миссис Причард работали в поле за амбаром, и тут миссис Коуп увидела, что над деревьями за пастбищем поднимается дым. Она вскрикнула, и миссис Причард указала на дорогу, по которой неслась девочка, причитая: «Мама, мама, они хотят построить здесь стоянку для автомобилей!».

Миссис Коуп стала созывать негров, а довольная миссис Причард, крича, понеслась по дороге. Мистер Причард вышел из хлева, двое негров бросили перекидывать навоз и направилась к миссис Коуп с лопатами.

— Скорее, скорее! — кричала она. — Закидайте пожар землей!

Они прошли мимо, почти не удостоив ее взглядом, и, не спеша, двинулись к лесу. Она побежала за ними, крича:

— Скорее! Скорее! Вы что, не видите?!

— Успеется, никуда он не денется, — сказал Кальвер, и они не прибавили шагу.

Девочка подошла к матери и посмотрела ей в лицо, словно видела его впервые. Она различила на нем печать той же самой горечи, что охватила ее саму, но на материнском лице она была старше и, казалось, могла принадлежать кому угодно: негру, европейцу или самому Лоуэллу. Девочка быстро отвела взгляд и увидела, как перед фигурами неторопливо идущих негров в гранитной стене леса быстро растет и ширится столб дыма. Прислушавшись, она уловила вдалеке дикие вопли радости, словно пророки плясали в огненной топке, в круге, который ангел расчистил для них.

перевод Л. Мотылев

На прошлой неделе старик и Мэри-Форчен каждый день ездили смотреть, как машина выбирает из ямы землю и наваливает холмом. У нового озера на одном из проданных стариком участков начали рыть котлован для рыболовного клуба. По утрам что-нибудь часов в десять они с Мэри-Форчен приезжали, и он ставил свой видавший виды темно-красный «кадиллак» на дамбе над местом работ. До красноватого, гофрированного от ряби потеснившегося озера от стройки было футов пятьдесят, и его по дальнему берегу окаймляла черная полоса леса, который и с правого, и с левого края обзора словно переступал через воду и продолжался вдоль кромки полей.

Старик садился на бампер, Мэри-Форчен — верхом на капот, и они смотрели, иногда часами, как машина педантично роет на бывшем коровьем выгоне красную квадратную выемку. Пастбище было единственным, где Питтс сумел разделаться с амброзией, и когда старик его продал, Питтса чуть не хватил удар. По мнению мистера Форчена — и пусть бы хватил, очень было бы хорошо.

— Что взять с дурака, которому выгон дороже, чем прогресс, — не раз говорил он Мэри-Форчен, когда сидел на бампере, но девочке нужно было одно — наблюдать за землеройной машиной. Восседая на капоте, она смотрела вниз, в развороченную красноту, откуда большая, отдельная от тела глотка жадно хапала глину, чтобы затем со звуками глубокой, упорной, долгой тошноты и медленного механического отторжения повернуться и извергнуть набранное вон. Бледные девочкины глаза глядели из-за очков то вправо, то влево, без устали следя за повторяющимися движениями машины, а лицо — уменьшенная копия стариковского — ни на миг не утрачивало выражения полнейшей сосредоточенности.

Тому, что Мэри-Форчен похожа на деда, никто, кроме самого старика, особенно не радовался. Он-то думал, что сходство ее красит, и еще как. Из всех детей, что попадались ему в жизни, он считал ее самой сметливой и миловидной и прочему семейству дал понять, что если — ЕСЛИ — хоть кому хоть что оставит, то ей, Мэри-Форчен, и только ей. Девятилетняя, в него коренастая, с его глазами очень светлой голубизны, с его широким выпуклым лбом, с его жестко-настырным проникающим взглядом, с его щедрым румянцем, она не только снаружи, но и внутри на него походила. Даже странно, до чего много в ней было его ума, силы воли, напора и боевитости. Несмотря на семьдесят лет разницы, душевно они были не далеки друг от друга. Из всей семьи к ней одной он относился с долей уважения.