Сергей Мигицко: «Значит, мы с товарищем и две девушки, а денег-то у нас как раз и не было. И когда принесли счет, мы долго мелочь шукали по карманам. Потом всё это выложили, двадцать семь пятнадцать. Ровно, всё сошлось. Пришел официант, в летах таких хороших, с красивыми усами, всё это дело увидел, так посмотрел, и в его глазах повисла пауза, полная укора, печали: ну а что еще будет. Мы встали, говорим: „Всего хорошего”. А он говорит нам вслед: „А ничего хорошего».

Нелегальный доход распределяется по всей ресторанной вертикали – от официанта до руководителей трестов ресторанов и кафе. В целом по стране огромные суммы. Перепадает всем.

Александр Дементьев: «Для тех, кто потом через 20 лет стали директорами крупных фирм с миллионными контрактами, руководителями сотен людей, должность бармена в валютном ресторане тогда была пределом мечтаний. Жизнь состоялась. Каждый вечер приносил заработок, равный двум-трем зарплатам советского инженера. Это были бешеные деньги».

Игорь Мельцер: «У меня была проблема: я не успевал подсчитывать те деньги, которые зарабатывал. С тех пор я в принципе 100 купюр на глаз беру плюс минус одна купюра, поскольку у меня не было времени считать деньги».

В советских ресторанах брежневского времени стало возможным услышать лучших музыкантов страны. Получилось это так. В 1970 году зарплата рабочего в СССР – рублей 130. А вот вокально-инструментальный ансамбль «Добры молодцы» ухитрился за время гастролей заработать столько, что каждому из молодцев хватило на покупку новых «Жигулей». Не избалованные посещением столичных музыкантов жители сибирских таежных поселков на ура принимали популярных исполнителей.

Николай Резанов: «Мы за месяц заработали по тысячи рублей. За огромное количество концертов. И когда начальство Читинского горкома партии узнало об этом, и постепенно это дошло до управления культуры СССР».

И тогда министерство культуры распорядилось пресечь это безобразие. Музыкантам запретили давать больше 14 концертов в год. А они уже привыкли к своим космическим заработкам. И музыканты ринулись в рестораны… Так государство, само того не желая, создало уникальную рыночную реальность: граждане, у которых в кармане водились лишние деньги, могли заказать свою любимую мелодию исполнителям-профессионалам. А заказывали они, как правило, что-нибудь, не укладывающееся в рамки советской эстетики.

Николай Резанов: «Музыканты, из „Поющих гитар” и из „Дружбы” многие ушли в рестораны работать с большой эстрады. Поэтому уровень ресторанных музыкантов в 7080-е годы был очень высокий».

Эдуард Хиль: «Для меня это было ужасно, когда в ресторане, а особенно если еще знакомый, в какой-нибудь день рождения – и вдруг твою вещь исполняют. Ну как-то был смущен. В 90-е годы, когда уже никакой работы не было, я пел в ресторанах на Западе в разных странах, и всё это прекрасно проходило. Правда, первый концерт очень трудно, когда стучат ложки и еще что-нибудь, гул стоит, а ты должен что-то исполнять. Но мне один человек в Париже, тоже исполнитель такой (его сейчас нет, царствие небесное), говорит: „Ты знаешь, даже Федя Шаляпин пел в ресторане за деньги, а ты стесняешься. Кто ты такой?”»

Один из принципов рыночной экономики – кто платит, тот и заказывает музыку. В СССР этот закон не действовал: слушай, что дают. А вот в ресторанах богатый клиент, а не государство, платил музыкантам, чтобы они исполнили специально для него то, что ему хочется. Эти деньги на сленге музыкантов назывались «карась». А на языке юридическом – нетрудовые доходы.

Ансамбль ресторана «Астория», 1970-е гг.

Эдуард Хиль: «Это же известная хохма, когда приходят к музыкантам (а музыканты играли только, может быть, джаз) – исполните, пожалуйста, Брамса. Они отказываются. Человек подходит и говорит: плачу сто рублей. Говорят: да не можем. Он подходит: плачу триста рублей. – Да не можем! – Тысячу рублей плачу! – Они забирают деньги. Так, ребята, приготовились: брамс-та-та-та, брамс-та-та-та».

Николай Резанов: «Заказывали абсолютно разные песни, даже заказывали классический репертуар, популярный, допустим, Чайковского „Танец маленьких лебедей” часто звучал, полонез Огинского. Эстрадные песни, которые стояли в рапортичке, которые пели по радио: допустим, Юрий Антонов, или Эдуард Хиль. Очень были популярны, песни из кинофильмов. Когда вышел кинофильм „Генералы песчаных карьеров”, эта песня – супершлягер во всех ресторанах, и за нее, естественно, платили деньги. Суммы, росли от года в год: допустим, если в начале 70-х сумма составляла от 3 максимум до 5 рублей, то уже вот в 80-х это уже было 15, а потом и 25 за песню».

Вадим Розмаринский: «Я заказывал музыку. Стоило это от 5 до 10 рублей. В основном Макаревича. Тогда он был маленько запрещен, а в ресторане можно было послушать. Просто подходил и отдавал барабанщику. Всегда барабанщику. Ну, может быть, потому, что он сидит и у него рядом копилка. А другие, кто с гитарой стоит, он же не будет рюкзак за плечами носить, с этими деньгами».

Николай Резанов: «Подошел один клиент заказывать, дает 2 рубля, а у нас тот, который принимал заказ, говорит: „Ты чего даешь 2 рубля? Нас же 6 человек. Два-то на 6 не делится”. Он говорит: „А сколько делится?” – „5”».

Впрочем, не всё было столь радужно. Репертуар ресторанных музыкантов подлежал цензуре, а некоторые мелодии просто запрещались.

Николай Резанов: «Особой популярностью пользовалась песня „Ах, Одесса”, слова народные, а музыка Табачникова. Потом заказывали „Конфетки-бараночки”, какие-то эмигрантские песни, которые доходили на «костях» и на магнитоальбомах, Естественно, возбранялось и запрещалось исполнять так называемый блатной репертуар, песни тюремного содержания, это тоже каралось. Дело в том, что всё равно музыканты как-то изощрялись, поскольку ресторан – это было место, в принципе, заработка».

Алексей Канунников: «На чем мы зарабатывали – на репертуаре, конечно, еврейском, блатном и кавказском. Столик, официантка подходит и говорит: „Вот вам бутылка шампанского”, – или деньги дает: – „Грузинское что-нибудь сыграйте”. Там армяне – армянское „Осеро, серо, Арарат”».

Давид Голощекин: «Музыканты всегда были как на охоте. Никого нет иногда, вдруг входит лицо кавказской национальности, как теперь говорят. Мы сразу оживлялись и предвкушали, мы чувствовали уже запах шашлыка и денег. Пришла группа людей кавказской национальности, как говорят. (Я выяснял потом, кто же это был? „Дагвино”, или что-то такое, связанное с коньячным бизнесом.) В ресторане в этом огромном гостиницы Москва сидела компания из 10 человек, и раз 30, не меньше, как говорят, приходилось петь песню „Выпьем за Родину, выпьем за Сталина!” Причем это не было разгуляево, ни в коем случае, это не были пьяные люди, которые гуляли, – нет. Очень тихо, скромно сидели, отмечали финансовый успех. Очень тихо,