значит, я в принципе девушка хорошая, если бы не сложные жизненные обстоятельства… Вот они как раз практически через одну были агентессами оформлены».

Александр Дементьев: «Относительно проституток, все они, конечно, состояли на учетах. Невозможно было просто так прийти и работать в гостинице „Интурист” при двойном-тройном контроле за посещением этих мест. Естественно, все они, так или иначе, вынуждены сотрудничать и с Комитетом государственной безопасности, и с органами внутренних дел. Как правило, это были женщины, побитые жизнью, очень жесткие, хорошо знающие, чего они хотят, без каких-либо иллюзий, достаточно циничные. Их было немного, ну, может быть, сотня, может, полторы, довольно замкнутый мир. В ресторанах они вели себя тихо, как правило, их мечтой было попасть в валютный бар, тихо сидеть и познакомиться с кем-либо из иностранцев».

Советский человек обучен поведению на работе, в гостях, на партсобрании. А вот в ресторане можно давать взятки, приставать к незнакомкам, заказывать белогвардейские песни и кидаться деньгами. Демонстрировать полную разнузданность, нарушение всех и всяческих приличий. Власть относилась к ресторанам настороженно: здесь легковерных граждан вербуют шпионы, здесь напиваются темные личности. С другой стороны, ресторанная касса пополняет госбюджет. Да и сами советские партработники не прочь посидеть за ресторанным столиком.

В результате на ресторанные безобразия власть смотрит сквозь пальцы. Главная поговорка: «Чтоб тебе жить на одну зарплату». Миллионы людей зарабатывают деньги помимо государственной службы: стоматологи, репетиторы, фарцовщики, шабашники… Потратить эти деньги непросто. В ресторане ленинградец преображается. И публика, и персонал ведут себя здесь как герои советских фильмов про разгул нэпа или загнивающий Запад. В ресторане человек становится, как говорится, морально и идеологически нестойким. Здесь есть свои правила игры, и игра эта предполагает риск, ловкость, отвагу. Ресторан – антимир.

Лев Щеглов: «Это не пафос богатых людей, это не сценарий гурмана, который пришел в ресторан вкусить то, что он не может у себя дома сделать, это не деловая беседа. Вот я перечисляю то, что сейчас кажется почти нормой для ресторанов. Первое – прорваться. Второе – выпивать и душевно со своими беседовать. И третье – избежать внешней опасности: обсчет и хамство официанта, удар сбоку с того столика, куда ты неправильно посмотрел и не ту реплику допустил. Всё это на фоне разудалой и разухабистой музыки и таких потных разгоряченных лиц».

Евгений Вышенков: «Мне кажется, что человеку, даже честному, было не уютно в этом мире. И он, если заходил в эти рестораны, то и выходил оттуда побыстрее».

Лев Щеглов: «Поездок за границу не было, коттеджей с какими-то тусовками не было. Не просто место, где орет музыка и подают рюмки и вилки, а это своеобразный выход. Посещение ресторана входило в набор продвинутого интеллигентного молодого ленинградца того времени. Ну, скажем, труднодоступная премьера в БДТ, который считался символом всего прорывного в театре, домашние посиделки в мастерской у художника, тамиздат, самиздат, ресторан. Ну и плюс к тому еще ресторан был чуть ли не единственным местом, где можно было разгуляться. Показать, что у тебя есть деньги, швырнуть официанту: „Еще шампанского!”. Шум, гам, судорожное веселье, и где-то в районе мозжечка все-таки всё время ощущение, что дадут по роже. Истерическое веселье, море не самых лучших запахов, дикий шум и ощущение, что где-то сбоку можно получить в ухо».

Давид Голощекин: «Я припоминаю, нам как-то месяц пришлось работать в гостинице „Московская”, напротив Московского вокзала. Туда приходили самые настоящие воры. И вдруг стал приходить какой-то импозантный человек, который делал невероятные подарки певице Элле Трафовой… Оказалось потом впоследствии, что это главный вор-карманник! Приходил после своей работы погулять, вот таким образом отметить свой удачный день».

Александр Дементьев: «Был еще такой курьезный персонаж, если вспоминать о загулах, по фамилии Горский, который с непонятным упорством трижды лазил в синагогу на Лермонтовском проспекте, воровал там деньги из пожертвований и ходил их тратить в ресторан. Он, видимо, вычитал книг, из литературы: намазывал горчицей скатерти, заставлял их менять, швырял пятирублевки по залу. Ну и каждый раз заканчивалось его задержанием, осуждением, давали ему мало. А он, выходя, снова повторял свой подвиг».

Виктор Топоров: «Считали, что здесь пьют за свои, а следовательно, как это сказано у Высоцкого, они в своем праве, и было такое представление о халявщиках, кровососах, то есть об этой номенклатуре, которая уединилась, заперлась и пьет в сто раз лучше и ест в сто раз лучше, но ни за что не платит! И это, конечно, очень настраивало на оппозиционный лад».

Бессмысленными и бестолковыми ресторанными подвигами гордились, их годами пересказывали в кругу друзей. Гордиться можно было не только тем, что сам какого-то хама отметелил, но и тем, как тебе в ресторанном угаре дали по физиономии. Ресторан становился всё опаснее. И это было началом конца…

Вадим Розмаринский: «Мужчины разного возраста ходили, пристреливались к девушкам, независимо от того, одна она, с компанией подруг или с молодым человеком. Приглашали танцевать. Меня всегда это раздражало, если я приходил с барышней, значит, в правилах игры было следующее, спрашивали молодого человека: „Можно вашу даму на один танец?” И не дожидаясь ответа, хватал за руку и тащил. Я всегда говорил нет».

Евгений Вышенков: «С конца 1970-х началась конфликтология достаточно серьезная во всех этих заведениях: драки, конфликты, дело не в том, что кто-то не платил, конечно, платили. Люди, которые там появлялись, начинали себя очень агрессивно вести. Выпивали, приставали к людям, к девушкам, обижали официантов. И никакие официанты решить эти конфликты, не могли. Я вообще считаю, что для простого человека (подразумеваю под словом „простой” человека, который живет на зарплату) это был праздник – попасть в ресторан, в кафе, в бар. Он не мог просто, как мы сейчас, зайти попить кофе, налить по 40 грамм, такое было невозможно, потому что туда просто-напросто нужно было зайти каким-то образом. И потом там было очень дорого. Спортсмены приходили, артисты приходили – вот такая публика. Ты оказываешься в такой ситуации, где все крутые, а ты не такой, все могут заказать, и из подполы кто-то продает какие-то кассеты, кто-то принес какой-то пуховик и так далее. А ты ешь котлеты по-киевски, например. Чего ты здесь делаешь-то, что, есть сюда пришел? Это последнее, что было, – еда».

Александр Дементьев: «Головной болью ресторан как государственное учреждение являться не мог. Потому что в ресторане была партийно-комсомольская организация, он был подчинен тресту. Всегда можно было навести там порядок, любыми путями, рычагов воздействия было много. Даже я, как рядовой оперативный работник, мог прийти в исполком, райком партии, в