— Твоё? — словно издеваясь, маг качнул длинной цепочкой, легко зажав ту между пальцами. Миг, и серебряная лапка исчезла в его кулаке! — Вряд ли, Доминика. Не припомню, чтобы у ведьм вырастали кошачьи хвосты. Зато теперь точно знаю, чьи именно усы торчали из-за каждого угла, мешая тебя найти.

Замечательно. Теперь он знает, что Ирбис мне помогал! Да какое ему вообще дело? Ставит чью-то помощь в упрек? Да где вообще такое слыхано, чтобы за спасение чьей-то жизни пеняли?!

Или ему не мысль о предательстве друга невыносима, а то, что я, вопреки их объединенным усилиям, всё же выжила?

— Ты!.. — я аж задохнулась от возмущения и обиды. И последняя была настолько велика, что я сама не заметила, как руки обвили языки пламени. — Ненавижу!

И огнем этим в морду его проклятущую и швыранула!

Да только без толку всё — едва два огненных сгустка, больших и ярких, с черными всполохами в сердцевине, долетели до мага, тут же словно в невидимую стену врезались. Врезались, растеклись, будто по округлому куполу, да исчезли!

— Доминика, Доминика, — усмехаясь, неодобрительно покачал головой Волк. И, подняв руку, сжал пальцы в кулак, будто бы впитывая остаточную магию. Тяжелый, темный, массивный перстень на его пальце блеснул кроваво-красным и погас, не оставляя сомнений в очередном колдовстве. — Ничему тебя жизнь не учит.

— Защитился, значит, — нехорошо прищурилась я, невольно отступая. — Кровь мою использовал. Ну, ничего. Я тебя по старой памяти и метлой отхожу, не побрезгую!

Удивительно, но эта угроза, кажется, на него подействовала!

Иначе стал бы он дергаться, будто запнулся за что-то, да закрывать глаза? Еще и усмешка эта, откровенно болезненная…

Бесит!

— Что ж, это я приму, — когда маг всё же открыл глаза, ничего из былых эмоций в них уже не было. Только обычная черная, равнодушная бездна, от которой желудок почти привычно крутило в узел. — Но ты всё равно едешь со мной. Сегодня же.

О, как!

Я сложила руки на груди, заставляя себя смотреть на него и никуда иначе.

Интересно получается, однакось. Он применить ко мне магию не может — я ж с рождения проклятая. А теперь и я с ним поделать ничего не могу, моя же собственная кровь, заключенная в его перстне, от моей ворожбы защищает. И что делать?

Побегать по городу, да силой помериться? А есть ли толк?

Я кинула оценивающий взгляд — каюсь, не сдержалась.

И вынуждена была констатировать, он тоже изменился за последние девять лет. Чуть выше стал, старше, и заметно сильнее. Нет, он и раньше слабаком каким не казался, и мог любого мужика из моей деревни за пояс заткнуть, не силой, так ловкостью. А теперь? Он будто годами нагрузками занимался, или тренировался без устали. Плечи шире стали, шея крепче, вены на загорелых, красивых руках — любо дорого посмотреть! А на красивом лице — будто отпечаток минувших событий. Взгляд глубже и жёстче, скулы отчетливее, подбородок упрямее. Черные, как уголь, волосы, как всегда коротко острижены, и лишь одна прядка из челки, как всегда, касается смоляной брови с левой стороны.

Понятно, от чего я влюбилась тогда, будучи сопливой деревенской ведьмой.

И от чего капризное девичье сердце, когда-то разбитое, снова столь неудержимо бьется сейчас.

— А что если нет? — от привычной горечи с губ невольно сочился яд. — Если не соглашусь? Как тогда поступишь?

— Выбирать тебе, Доминика, — судя по тону, хриплому, как и всегда, маг шутить был не намерен. — В седле или поперек седла.

У меня аж руки опустились.

Да он издевается? Я ни на то, ни на то не согласная!

— В любом случае, — не обращая внимания на мое немое возмущение, мужчина поднял не так давно опрокинутый стул, развернул его спинкой и неспешно уселся верхом, широко расставив ноги в черных кожаных штанах. — Времени на раздумья нет. Собирайся, Доминика. У тебя есть полчаса. После пойдешь в том, что на тебе надето.

И тут, к нашему общему (уже странно, да?) удивлению, объявилось оно. Лихо, которое до того было тихо!

— Ну, уж нет! — послышался возглас, полный праведного возмущения, и по натертому паркету сердито застучали башмачки. Да не кукольные на сей раз, а самые настоящие! — Ишь, чего удумал, ирод! Еще чего не хватало, за переодеванием девки незамужней подглядывать, да срамом таким ей угрожать! Есть у тебя совесть, не?!

— Лили, — невольно застонала я.

Вот угораздило же, поганку эту, так не вовремя моей девичьей честью озаботиться! Притворялась бездушной куклой, так и дальше бы оставалась такой — мне б спокойней было, да и козырь в рукаве какой-никакой сохранился бы!

А теперь что? Красуня эта не только сущность свою обнажила перед имперским магом, еще и в размерах увеличилась, способности за каким-то лядом показав!

— Надо же, — узрев представшую перед ним рассерженную фарфоровую куклу размером с меня, да и фигурой схожей, Волк иронично вскинул бровь. — Какие нежности перед нашей бедностью! Кого-то ты мне напоминаешь…

— Любую ведьму тебе она напоминает, — решила вмешаться я, пока он не понял. И попыталась задвинуть за себя возмущенную помощницу, которая гневно сверкала лиловыми глазищами, уперев изящные ручки в стройные бока. И это было не так просто, надо сказать!

Нет, внешне Лили оставалась всё той же куколкой — хрупкой, как дитя, стройной, как березка, да красивой, что та кукла. Хотя, кукла она и есть, что так, что в мелком виде! Даром, что фарфор, укрепленный магией. И волосы огненно-рыжие, глаза огромные, носик ровный, губки бантиком — век любоваться можно. И одета так, как я себе сроду не позволяла: кринолин моднявый атласную юбку колоколом ставит, а корсет под платьем всё неприличное напоказ выставляет, не спасает даже кружево по вырезу! Даром, что сверху плащик парчовый всё это серебристо-зеленое богатство прикрывает, одни рукава-фонарики видны. Из приличного только рябиновый венок на длиннющих, кудрявых волосах. Так и те распущены, как у гулящей девки!

В общем, всё это диво и мешает мою служку с места сдвинуть. А та еще и каблучками уперлась, небось, Волков сарказм услышав!

Какая там бедность? Она ж выглядит, как леди какая, не чета мне. Он уж скорее про умственную и душевную бедность говорил — так уколоть как раз в его духе.

А что до остального — так Лили аккурат этим домиком и его обстановкой занималась, ей с ее видом сподручнее, и подозрений не вызывает. Для всех она тут хозяйка и госпожа. А на меня лишь так, едва похожа…

За эту схожесть