— Неподходящим? Господи Всемогущий! Кто я, по-твоему? Чертов Стив Форбс? Я торчу в этой штуке двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю, — Моника ударила кулаками по ручкам инвалидной коляски. — А ты несешь вздор о том, что тебе не подходит?

Анна выпустила джинна из бутылки, и теперь было уже слишком поздно останавливаться. И она продолжала настаивать на своем.

— Нехорошо давить на жалость, — произнесла Анна на удивление спокойным голосом, — я слышала все это и раньше.

— Да ты что? — Моника впилась в нее взглядом, способным разрезать даже стекло.

— Честно говоря, я считаю, что ты ведешь себя как эгоистка.

— Эгоистка? — зашипела Моника, — ты считаешь меня эгоисткой? Ну, если это и так, то только из-за этого, — она уставилась на свою коляску, словно на железные кандалы, лишившие ее свободы.

Анна закрыла глаза, но не смогла отогнать воспоминание. Она снова слышала громкие возгласы, раздающиеся на берегу. И видела развалившийся на куски катер, качавшийся вдалеке, словно игрушка, раздавленная капризным великаном. Это случилось в одно мгновение: сначала катер несся по волнам, а через миг его подбросило в воздух. Если бы лодка с фотографом и его помощниками не подоспела на помощь в течение нескольких секунд, Моника, несомненно, утонула бы. Анна иногда размышляла о том, на что была бы похожа сейчас ее жизнь, если бы Моника тогда погибла. Если бы вместо последовавших за этим изнурительных дней и ночей, когда Анна курсировала между домом и больницей, а затем между домом и реабилитационным центром, состоялись похороны, позволившие Анне оплакать сестру, а затем продолжать жить. Такие мысли всегда вызывали угрызения совести. Но теперь Анна уже не считала, что должна чувствовать себя виноватой, хоть это и была ее идея, — и Моника впервые послушала ее, — чтобы фотограф запечатлел Монику в ее катере.

Если Монике кого и надо было винить, то только саму себя, за то, что она настояла на том, чтобы плыть на максимальной скорости. Еще будучи ребенком она любила быструю езду: чем быстрее, тем лучше. Моника разгонялась на своем велосипеде с горы, а затем каталась на бешеной скорости на спортивных машинах одноклассников, готовых выделываться перед самой красивой девочкой школы. Анна вспомнила вереницу лейкопластырей, пакетов со льдом, бинтов и гипсов. Инвалидная коляска была лишь завершающим элементом долгой цепи.

— Перестань, Моника, — уговаривала Анна сестру, — я ведь не луну прошу тебя с неба достать.

— А если я не дам тебе того, что ты хочешь?

Кровь прилила к щекам Анны. Она надеялась, что до этого не дойдет.

— Все зависит от тебя.

— Ты хочешь, чтобы я тебя уволила? Ты этого добиваешься, да? Подлая старая Моника снова предстанет злодейкой, тогда как бедняжка Анна вызовет всеобщее сочувствие.

— Это… это не так.

Но Анна уже чувствовала, как пошатнулась ее решимость. В отчаянии она воскликнула:

— Я ведь твоя сестра, Господи! И даже если бы я не была ею, я заслуживаю того, чтобы со мной обращались с уважением. А не так, как с какой-то… какой-то рабыней.

— Понятно. А все то, что я для тебя делаю, не в счет?

— Если ты имеешь в виду Эдну…

— А кто платит за мамины лекарства? А налог за дом? Я считаю, что ты это воспринимаешь как должное — все, что тебе нужно, можно попросить у Моники. Она — богатая. Она может себе это позволить.

— Это неправда, и ты это знаешь. Мы благодарны…

Анна прикусила язык. Черт, она не собиралась пускаться в извинения.

— Бетти и твоя мать тоже.

— Я не нуждаюсь в твоих напоминаниях, — тон Моники был холоден как лед.

— Видимо, нуждаешься, — Анна заставила себя встретиться со сверкающим взглядом Моники. — Она все время спрашивает о тебе. Когда она увидит тебя, когда ты собираешься навестить ее? Честно говоря, у меня закончились для тебя оправдания.

— Может, ты не заметила, но мне не очень легко передвигаться.

«Легко, когда тебе это нужно», — хотела издевкой на издевку ответить Анна. Но ей удалось сдержаться.

— Ничего страшного не случилось бы, если бы ты хотя бы раз за все это время навестила ее. А ты даже в гости ее не пригласила.

— Не будь смешной. Как только мы отвернемся от нее на секунду, она уже будет бог знает где. — Моника схватила стакан и опустошила его. — Конечно, давайте все пожалеем бедную мамочку. На меня можете не обращать внимания, я всего-навсего калека.

Моника тяжело дышала, на щеках у нее проявился нездоровый румянец.

И Анна снова почувствовала себя виноватой. Разве она не была совершенно здорова, в то время как Монике приходилось зависеть от других людей в каждой мелочи. Но что-то в Анне взбунтовалось. На этот раз она не сдастся, даже если это будет стоить ей работы.

— Ты хочешь, чтобы я отказалась от этого места? — тихо спросила она. — Тебе станет от этого легче?

Яростный натиск Моники только придал Анне решимости. В конце концов так будет даже лучше, потому что это испытание только укрепит ее уверенность в себе и сделает ее более сильной, словно горнило, из которого выходит стальной клинок, сверкающий и новый. Почему она не сделала этого много лет назад? В голове Анны промелькнули видения из ее будущего: тот день, когда ей не придется тащиться на работу с невероятно тяжелым чувством внутри; когда она сможет держать голову высоко поднятой и знать, что ее желания и потребности имеют такое же значение, как желания и потребности остальных.

Но ожидаемая буря так и не началась. Вместо этого подбородок Моники задрожал и по ее щекам покатились слезы. На этот раз Моника не играла — слезы были настоящими.

— Ты ведь не поступишь так со мной? Не поступишь? О, Анна, пообещай, что ты не бросишь меня, — в ее тихом голосе звучало смирение. — Прости меня, я была такой сукой. — Моника рыдала, съежившись в своем кресле. — Я не хотела говорить все то, что сказала. Я не знаю, что на меня иногда находит. Эта… чертова… штука. — Она снова ударила кулаками по ручкам инвалидной коляски. — Я знаю, знаю. Я должна уже смириться с этим, но я не могу. Я не могу! О Господи… — она наклонилась вперед, закрыв лицо ладонями.

Даже если бы Анну сзади ударили по ногам бейсбольной битой, она все равно не смогла бы упасть на колени быстрее. Позже, когда у нее появилась возможность вспомнить всю эту сцену, она задумалась над тем, действительно ли дело было только в Монике, или во всем виновата ее собственная потребность быть кому-то необходимой.

Но в этот момент Анна видела только то, что ее сестра страдает. А разве это не ее обязанность — заботиться о Монике?

— Тсс… все хорошо. Я никуда не уйду, — Анна похлопала Монику по согнутой спине.

— Обещаешь? — Моника подняла голову, на ее красные опухшие глаза упала прядь влажных волос.