На пункт сбора отрядов старшина привез их двоих ночью, полупьяных и полусонных. С трудом отыскав в кипящей вокруг суете и толчее начальника штаба, Второй доложил о прибытии.

– В количестве скольких человек? – переспросил начштаба, коренастый подполковник в кожаной портупее, похожей на сбрую.

– Двух, – сказал Второй и пояснил: – У нас снайперская пара. Народу в отряде больше нет, все уже там, смены ждут.

– Ладно, пристегнем вашу пару к комикам для ровного счета.

Второй кивнул. Он туго сообразил, что комики – это отряд из Коми.

– Найдешь командира комиков, скажешь, пусть примет вас под начало. Передашь, мое распоряжение. Все! Вопросы?

– А нельзя ли нас к архангелам пристегнуть, товарищ полковник? У нас там все знакомые…

– Нет, к архангелам уже Вологда пристегнута. Отряд укомплектован. Все, давай, некогда!

«Значит, Вологда с Архангельском, а мы с Коми. Хрен с ним, познакомимся и с комиками».

Комики были такие же, как все остальные, бритые, потные от погрузочных работ, в одинаковых камуфляжах. Их командир, интеллигентный, больше похожий на учителя, показал, к какой горе ящиков пристроить свою горку и посоветовал держаться рядом.

Все утро и весь пасмурный день занимались перегрузкой ящиков и баулов с автобусов на грузовики, с грузовиков в самолет и обратно из самолета, поскольку выяснилось, что погода нелетная. За время томительного ожидания вылета Снайпер со Вторым успели выпить за знакомство с некоторыми комиками, а также и с желающими из других отрядов. Встретили архангелов, стало веселее. Правда, спины гудели и руки оттянуло ящиками. Взлет разрешили только на следующее утро.

Перегруженный самолет дважды прокатился по взлетной полосе, прежде чем от нее оторваться. Его недра до отказа были набиты оружием, боеприпасами и людьми, сидящими на них плечом к плечу или спина к спине. Когда огромный Ил-76 набрал наконец высоту, перестал дребезжать и ровно загудел, стали слышны мрачные шутки, смешки и междусобойные тосты «за спецназ». Снайпер дремал, натянув на глаза вязаную шапку, и отзывался, только когда его толкали и протягивали фляжку. Глотнув, он снова приваливался головой к своему баулу, из которого торчал пламегаситель винтовки. Второго тревожило, что Снайперу тяжко будет очухиваться, но тому было на все наплевать. Бодриться и шутить вместе с другими он не хотел, а жаловаться не станет.

Вообще, Снайпера прозвали так давно, еще со школы. Он постоянно читал книги будущих командиров, наставления по стрелковому делу, а когда позволил возраст, стал прыгать с парашютом в школе ДОСААФ. Еще он посещал секцию пулевой стрельбы и успешно защищал честь школы на городских соревнованиях, а когда на призывной комиссии врачи нашли у него в глазах какую-то дихроматию и разрешили не идти в армию, он устроил скандал в военкомате, обещал принести грамоты и призы, грозил пожаловаться в горком партии. Комиссар успокоил его только словами: «Ладно, все! Внутренние войска! Иди служи, снайпер!»

Постепенно все свои стали так его называть. Наполовину в шутку, хотя стрелял он лучше всех, притом из чего угодно. Два года службы, участие в событиях Карабаха, борьба с мародерами в разрушенной землетрясением Армении укрепили в нем веру в силу оружия и в правоту Боевого устава внутренних войск. Дружба являлась здесь механизмом решения стоящих перед подразделением задач и сохранения его жизни и боеспособности. Короче, жизнь – если не война, то по крайней мере борьба, строй сильнее толпы, друзья сильнее сослуживцев. Вообще, побеждает тот, кто лучше вооружен и более подготовлен. А историю, он где-то читал, пишут победители. Демобилизовавшись, он испытывал легкое презрение к гражданской жизни и почти сразу соединил прозвище с профессией снайпера во вновь образованном отряде специального назначения МВД.

Жизнь была проста и хороша. Любимая работа, друзья, любимые жена и дочка. В молодости думаешь, что так будет всегда. Но тут нашлась новая горячая точка, и все изменилось. А собственно, чему удивляться? Не к этому ли он готовился всю сознательную жизнь? Оказалось, не совсем. Сначала нарушилось душевное равновесие, потому что близкие заволновались. Мама жаловалась на больное сердце и мягко укоряла, спрашивая, не хватило ли ему срочной службы. Жена активно противилась тому, чтобы он уезжал надолго черт знает куда и рисковал там неизвестно за что. Мотая при этом нервы ей, себе и другим. И денег зарабатывая не так уж много. Это звучало вполне резонно. Потом погиб единственный близкий друг. Стало тоскливо, и снова в солнечном сплетении зашевелился страх. Опять нервотрепка, похороны, поминки, водка, черно-белые лица его и своей родни. Почему он не уходил из отряда? Потому что эгоист, думаешь только о себе, говорила жена. Себя не жалеешь, пожалей хоть близких, уговаривала мама. Потому что лентяй и делать больше ничего не умеет, считали бывшие однокашники, которые, как им казалось, добились в жизни большего. Главное, что это было похоже на правду, и очень трудно было объяснить им всем, что нельзя ему теперь уходить. Нельзя, потому что все пацаны из отряда в таком же положении, всем страшновато и неуютно, все молчат и надеются друг на друга – и как они там будут без снайпера? А уйдешь – никто ничего не скажет, не осудит, просто станут при встрече натужно улыбаться и руку жать, глядя не прямо в глаза, а куда-то чуть левее. И с кем потом отметить 27 марта и 28 мая и поорать под гитару «Расплескалась синева» 2 августа? И кому позвонить, когда останешься один, с тоски пьяный и без денег? В общем, в третий раз он отправлялся на юг на грани развода, оставив больную маму и не слушая мнения гражданских знакомых, считающих любую агрессию злом и насилием. Соответственно, ехал подшофе, чтоб ни о чем не думать.

* * *

Орнитологи утверждают, что за три весенние недели над этими полями пролетает с юга целый миллион диких гусей. Может, так оно и есть. Несчетные стаи отдыхают здесь, пасутся несколько дней, щиплют молодую траву, пьют воду из канав и отправляются дальше на север. Поля – точка пересечения маршрутов стай, летящих с зимовки из Италии, Турции, с побережья Средиземного моря и даже из Африки. Из года в год инстинкт приводит гусей сюда по пути домой. Это удобная перевалочная база. Место открытое, его много, а рядом, за перелеском – огромное озеро, куда по вечерам птицы улетают от опасности на ночевку. Ночуют они на маленьких островках или прямо на воде, на льдинах, подальше от берега. Утром возвращаются. Перелеты с полей на озеро и обратно – самое опасное время их стоянки. Тут они летают низко, над самым лесом, не как на основной магистрали лета. Тут их подстерегают охотники. В сумерках, перед самой темнотой, люди с ружьями наизготовку выстраиваются вдоль кромки леса и ждут налетающие с полей клинья птиц, чтобы вместе с дымом, порохом и дробью выбросить в небо свою жажду крови и злость на окружающий мир.

Охота, она ведь пуще неволи. Для многих весенняя охота на гусей – праздник, которого ждут с нетерпением, к которому готовятся весь год. Из разных углов страны, из столиц и даже из-за границ приезжают обуянные первобытным инстинктом солидные взрослые мужчины с прекрасным оружием, в дорогой амуниции, на мощных автомобилях. Охота на гуся, птицу сильную, быструю, осторожную, не для любителей-натуралистов. Из обычной двустволочки гуся очень трудно взять. Только если повезет или браконьерским способом, подъехав на машине к отдыхающей стае. Но правилами это запрещено. И некрасиво это. К тому же гуси, как хорошо организованный отряд, отправляют разведчиков, которые летят впереди и выбирают безопасное место для отдыха. Еще отдыхающая стая выставляет по окраинам полей дозоры, и те первыми подают сигналы тревоги остальным. Темная туча с криками и хлопаньем крыльев тяжело поднимается тогда в небо и колышется там, выискивая на земле покой. А вот машин усталые птицы поначалу не пугаются, словно догадываются, что здесь, на полях, кто-то их бережет. Хотя бы вон те безоружные люди в выцветших камуфляжах, глядящие сквозь лобовые стекла и не делающие резких движений.