class="p1">– Да нет как-то, мама желания не высказывает, ну и мы помалкиваем. Хотя интересно, конечно. Вдруг там наследство какое?!

– А вдруг долги?! – Мой муж с украинскими корнями, как всегда, в своем репертуаре.

Тогда и возникла в первый раз Нора, которая тоже, кстати, жила в Чикаго. Совпадение? Мы радовались этому обстоятельству.

Имя Нора не совсем еврейское и очень звучное – сразу мне очень понравилось. Все-таки было во мне чувство неловкости за все эти вычурные еврейские имена. Я никому и никогда не рассказывала, что родных братьев моей бабушки – звали Исаак и Израиль, а саму бабушку Рахиль. А уж история про то, что бабушкин второй муж, милейший старикан, вообще оказался совсем даже не Юрием Михайловичем, а Иудой Мойшевичем, повергла меня когда-то в полнейший шок. Ну как можно было своего ребенка назвать таким именем и обречь на постоянные подозрительные взгляды со стороны соотечественников!

Мы давно уже не живем в Стране Советов, но привычка бояться и оглядываться, что люди скажут, укоренилась во мне прочно.

– Лена, ты не в пионерском лагере, – часто опускает меня на землю моя подруга. Да, не в пионерском. Но ловлю себя на мысли, что никогда бы не назвала свою дочь Сарой, а сына – Абрамом. Все-таки мне кажется, что неудачное имя может испортить ребенку всю жизнь. Вот так вот, с самого начала.

Когда у меня родился младший сын, мы тоже никак не могли сойтись в имени. Придуманное мною «Павел» не устраивало мою семью, а я плакала и настаивала, и была уверена, что мой выбор единственно правильный. Ну не зря же, когда врачи с трудом разбудили меня после наркоза, именно это имя я и произнесла вслух. А в послеродовой палате уже лежала девушка с сыном Петей. Я сразу решила: Петр и Павел – это судьба. Мой муж этих судьбоносных знаков упорно видеть не хотел.

Как вскоре выяснилось, в своей трагедии я была не одинока. Позже, в детской поликлинике, я познакомилась с миловидной русоволосой девушкой. Мы сидели рядом на стульчиках, ждали своей очереди, в руках держали одинаковые одеяльца, в которых мирно посапывали наши сыновья. Как выяснилось, оба до сих пор безымянные. Девушка негодовала:

– Представляешь, они против. Все объединились против меня. Не будем так называть ребенка, и все тут! Нет, ну как тебе это нравится. Они, что ли, моего сына рожали? – Она гневно посмотрела в сторону свекра и мужа. Они ответили ей натянутыми улыбками, как смотрят обычно на не очень здорового психически человека. Очень красивая, длинноволосая и темноглазая девушка, понятно, что еще не отошедшая полностью от родов, все говорила и говорила про то, как ее не понимают, не дают ей настоять на своем.

Я с ней соглашалась, сама пребывала точно в такой же ситуации. Ну почему нас не поддерживают наши родные, почему не хотят не пойти нам навстречу? В конце концов, мы же пережили всю эту боль, весь этот страх?! И вот в семье появился маленький человечек. Кто как не мама любит его больше всех, кто как не она больше всех желает ему добра? Ну почему же к нашему мнению не прислушаться и не назвать ребенка так, как мы придумали?

Мы сидели в очереди долго, наши сыновья мирно спали, а мы все говорили, говорили. И когда моя случайная знакомая уже заходила в дверь кабинета, я опомнилась:

– А имя-то? Ты как сына назвать хочешь?

Красивая девушка посмотрела на меня внимательно и спокойно произнесла:

– Натан.

Я так и осталась сидеть с раскрытым ртом. Ну что тут скажешь?! Ее родственникам можно только посочувствовать. Я бы тоже на их месте переживала.

А вот интересно, чем не угодил моей родне Павел?

После Будапешта мы продолжали с Морозовым общаться. Перезванивались, делились новостями, встречались на медицинских выставках.

И вот я получила от него приглашение на презентацию книги американского дядюшки.

– Понимаешь, сам в Москву приехать не смогу, дел невпроворот. Обидно ужасно, но ничего не поделаешь. А вы обязательно сходите!

По дороге на литературный вечер мы с мужем попали в автомобильную аварию. Не то чтобы сильно, но машину нам помяли изрядно. И главное, пока тянулась вся эта катавасия с милиционерами и каким-то там специальным комиссаром, литературный вечер благополучно закончился без нас.

Морозов звонил нам из Новосибирска.

– Лен, я знаю, что народу на вечере уйма, но мои родственники вас ждут, вам оставили книги, прорывайтесь туда.

– Петр Петрович, мы не на вечере. Ужасно обидно: попали в аварию, в Москве страшный снегопад. И вот вместо Дома литераторов мы уже два часа стоим разбираемся со всей этой историей на Садовом кольце. Досадно ну просто до слез.

Мой муж, несмотря на то что машину было безумно жалко, потешался надо мной.

– Да, Лена, видно, не судьба тебе американский клад получить!

На следующее утро Морозов объявился, дал мне телефон Норы и сказал, что я могу договориться о встрече.

Я позвонила сразу. На другом конце провода мне ответил достаточно молодой и очень приятный голос:

– Деточка, послезавтра мы улетаем обратно в Америку. Если у вас есть возможность приехать к нам домой, я буду бесконечно признательна.

– Конечно, во сколько вам удобно?

– Ну, если не очень рано, скажем, к одиннадцати. Я постараюсь к этому времени быть готовой. Если буду без галстука, это вас не очень расстроит?

Я сразу подхватила шутливую волну:

– Безусловно, расстроит, но я постараюсь это пережить.

Мы обе рассмеялись, было ясно: разговариваем на одном языке, нам будет легко. Уже обе ждали свидания.

Я не стала раньше времени волновать маму, решила все сначала разузнать сама. Бабушка умерла давно, но мама и по сей день винила себя в ее смерти. Мало уделяла внимания, мало была рядом. Родственные связи с еврейской линией были напрочь утеряны. Только семья брата. Переживала ли мама по этому поводу? Думаю, да, но с нами она старалась это не обсуждать. Время от времени такие разговоры всплывали. А что, если кто-то жив там, в Америке, что это за люди? Какие они?

Неужели встреча с Норой прольет свет на то, что давно казалось канувшим в Лету?

Мне всегда интересно пообщаться с людьми, уехавшими из Союза. А про Нору я знала: они выезжали, когда ей было уже за пятьдесят, ее муж был еще старше. 80-е годы. Все непросто.

После того как принимают документы на выезд, работать ты уже не можешь. Все. Ты просто сидишь и ждешь приглашения. Когда оно придет? Через полгода, через год? Хватит ли отложенных денег или нужно будет продавать вещи? По рассказам Петра Петровича я знала, что семья Норы все эти тяготы хлебнула с лихвой. И сыну пришлось бросить институт, и из комсомола уйти. Хотя все равно бы выгнали. Как начать жизнь в пятьдесят лет, без языка, без друзей, без привычной крыши над головой, без родного неба?

Опять же, по рассказам Петра, я уже знала, что, в отличие от многих наших соотечественников, Норе и ее семье все удалось. Они построили свою жизнь заново, были успешными.

Еще меня, безусловно, всегда интересуют еврейские семьи. Я потеряла связи со своей родней. И иногда бывает жаль, хочется прикоснуться, хотя бы заглянуть в замочную скважину.

И еще мне очень приятно общаться с пожилыми людьми. Они не лукавят, их возраст этого уже не позволяет. У стариков есть большое преимущество перед нами. Они могут быть искренними. Им не надо рисоваться, не надо ничего из себя изображать. Они такие, какие есть.

Ровно в одиннадцать утра я стояла у старинного парадного в центре Москвы. Памятуя про галстук, я переждала несколько минут. Восемьдесят три года – возраст для женщины серьезный. Уже не все делается быстро, нужно время. И лучше чуть-чуть задержаться. Слишком ранний приход может помешать, расстроить какие-то планы. А этого мне совсем не хотелось.

В 11:05 я позвонила в дверь. Мне открыли практически сразу. Минуту мы смотрели друг на друга оценивающе. Нора улыбалась и молчала. Чтобы прервать затянувшуюся паузу, я сама сняла куртку, повесила ее на вешалку в прихожей, и, говоря что-то незначительное, прошла в просторную гостиную. Нора опомнилась, немножко стушевалась от своей медлительности и предложила мне сесть за большой круглый стол.

Я огляделась. Просторная комната, высокие потолки, на стенах неизвестные мне картины, написанные в авангардной манере и напомнившие стиль Малевича.

На столе лежала та самая книга, ради которой я пришла. Но я не могла оторвать взгляд от Норы.

Когда ехала сюда, думала: какая она, Нора? И мне представлялась, маленькая сухая старушка с крючковатым носом и морщинистым лицом.

Передо мной сидела редкой красоты женщина.

Сложно встретить красивую пожилую еврейку. И молодую-то непросто. Хотя иногда встречаются. Яркие –