– Расслабили? Теперь забудьте про горло. Петь надо совсем другим местом!

– Губами и языком?

– Фу, какая гадость! Тут у вас всех одно на уме! Вы должны петь трусами!

– Трусиками?

– Ну конечно! Раздевайтесь! Нет, бельё оставьте.

Бено опустился перед Моникой на колени, приложил ухо туда, где животик почти уже совсем закончился.

– Пойте!

– Светлый союз наших сердец нежным покровом любовь осенит!

– Я ничего не слышу! А звук должен рождаться отсюда, из лобковой кости!

Дирижёр потыкал пальцем в отпечаток своего уха и повёл палец вверх.

– Вообще-то, то что вы делаете, стоит 5 марок в час, – заметила балерина.

– Моё искусство не измерить деньгами. Потом расплатитесь. Так вот, звук поднимается до диафрагмы.

Бено ткнул девушку под дых, зашёл за спину, фамильярно приподнял Монике грудь, нащупал ладонями солнечное сплетение.

– Так. Теперь наберите воздуха. Надуйтесь, как лягушка. Только не вздумайте испортить воздух, я этого не выношу. Зафиксируйте. Вообразите себя бочкой. Вот такой вы должны быть всё время, пока поёте. Чтобы внутри было пусто и гулко.

– Я задыхаюсь!

– Терпите. Дышать будете после занятий. Звук минует горло, не задевая его и упирается… Откройте рот!

Бено вставил в рот Монике палец, чтобы коснуться нёба. Ему пришлось вывернуть руку.

– Вот сюда. Запомнили? Закройте рот. Отдайте палец! Всё, не шевелитесь. Показываю ещё раз, приготовьтесь.

Бено ещё раз проделал все операции, теперь намного быстрее. Палец к трусикам, пупку, грудям, губам.

Моника стояла, не шевелясь и не дыша. Практически голая, с вытаращенными глазами, она похожа была на фарфоровую куклу человеческого роста.

– А теперь – пойте!!! – приказал дирижёр.

Моника издала мощный и чистый звук, пронзивший всех, кто был рядом, и взволновавший находящихся вдалеке. Проснулся Макс, вздрогнула Берта, скорее спрятала рацию Матильда. Бено бросился на колени, прижался ухом к тому месту, которое называл источником звука.

– Вот! Да! Есть! Пошла, родная! Я слышу! Ещё! Да! Да!

Со стороны похоже было на счастливый финал долгой и затейливой прелюдии. Моника тянула ноту пока не закончился воздух. Потом глаза её закатились, девушка рухнула без чувств на руки подоспевшего Арнольда. Но тут же пришла в себя.

– Арнольд, ты слышал? Я пела!

Бено смахнул слезу.

– Боже! Как я всё-таки хорош!

– Будем честны. Это не ты хорош, а я! – возразил Тони.

Моника снова запела. Всё ту же ноту. Других она ещё не выучила.

– Возможно, мы открыли ящик Пандоры, – сказал Тони. – Её можно заткнуть, не нанося увечий?

Опытный Бено обрисовал дальнейшую судьбу новорожденной певицы.

– Через месяц она научиться делать паузы. Но совсем замолчать не сможет уже никогда.

– Браво! – раздался голос за спиной. Бено не сразу узнал, но почему-то испугался этого голоса.

Все обернулись. Совершенно один, будто не охотится за ним всё голландское сопротивление, в центре зала стоял полковник Бирке. Способность незаметно возникать за спиной честных граждан делает негодяя вдвойне противным.

– Какие успехи! Рад видеть, что моя опера не стоит на месте!

– Что значит, «моя опера»? – насупился Тони.

– То и значит. В этом городе всё моё. Дома, солдаты, воздух. Женщины. И опера. И вы.

– Это моя опера! Я продюсер! – упёрся итальянец.

– Поговорим об этом сразу после премьеры!

Они стояли нос к носу. Садовник в роли мафиози и полковник в роли хозяина мира.

Тут вышла Берта, увидела коменданта, хотела нырнуть обратно, но взяла себя в руки, натянула улыбку, распахнула объятия и шагнула в зал.

– Густав!

– Мадам!

Берта изобразила всю женскую вертлявость, на которую только была способна.

– Хоть я ещё сердита на вас, всё равно рада видеть. Скажите спасибо тому, что вы такой импозантный. Моё сердце тает от ваших погонов. Признайтесь, вы пришли меня порадовать?

– О да!

Берта игриво хлопнула полковника веером по орденской планке и хихикнула, как это делают девочки в предвкушении праздника.

– Подождите, не говорите, я хочу, чтобы все это услышали! Господин дирижёр, подойдите к нам. И вы, так называемый господин продюсер. Господин комендант сделает важное заявление!

Берта не могла скрыть торжества.

– В качестве анонса скажу, можете подходить с вещами. И подготовьте платки, будет прощание и слёзы.

Бирке повернулся ко всем:

– Господа, я – гауляйтер вашего департамента, полковник Бирке. Немецкое командование в моём лице одобряет и приветствует постановку оперы. Вы знаете, что на премьере будет важный гость.

– Что? Густав, что ты несёшь? Ты обещал всё отменить! – возмутилась Берта.

– Увы, мадам. Это выше моих сил. Оперой заинтересовались в Берлине, на самом верху. Впрочем, вы наверняка уже всё знаете.

Присутствующие озадаченно смотрели друг на друга, пожимали плечами.

Бирке повернулся к Бено:

– Это удивительно! Вы никому не растрезвонили?

– Вы же велели молчать!

– Я не думал, что вы способны на такую подлость.

– Сюда ещё кто-то припрётся? – вмешалась в разговор Берта.

– Не стоит так говорить о руководителе государства, – Бирке нахмурил брови.

– Так это правда?

– Я не понял, вы знаете или нет?

– Я ничего не знаю и крайне возмущена!

Все полковники – подлецы! Я вас никогда, никогда не прощу!

– Мадам!

– Нет!

Берта сказала: «Ах!», – отвернулась и пошла прочь. Ушла, впрочем, недалеко. Села возле кассы и стала слушать.

– Раз такое дело, как продюсер я требую финансирования. Нам нужны декорации, костюмы, оркестр! – сказал Тони.

Бирке достал из кармана конверт. Потряс его и вручил Тони. Садовник заглянул внутрь.

– Но здесь пусто!

– Вот именно!

Круша тишину подковами, комендант удалился.

* * *

Он сел в машину. Авто покатило прочь. Клаус вопросов не задавал. Терпел зуд любопытства, как и положено воспитанному адъютанту.

– Я даже не могу сказать определённо, поняли они, что я им сказал, или нет! – наконец признался Бирке.