числились. Видно, он вполне сознавал, что сам по себе мало кому может доставить искреннюю радость, и предпочитал платить за свои удовольствия.

Чем-то Петя мне всегда напоминал Сомса Форсайта: своим одиночеством, непонятостью, молчаливостью, влюблённостью в свою коллекцию и вообще во всё изящное и красивое. Разнились они, пожалуй, тем, что Сомс принимал ванну два раза в день, а Петя ходил в баню два раза в год.

Конечно, Пётр Степанович умеет ценить красоту по-настоящему, потому что у него есть опыт. Он не просто чувствует красоту, он ещё и знаток. Помню, я не могла наглядеться на репродукцию с портрета герцогини де Бофор Гейнсборо и поделилась с ним своим восхищением:

– Красивая картина, правда, Пётр Степанович! – сказала я. Петя внимательно посмотрел на репродукцию и сказал кратко и внушительно:

– Очень красивый портрет.

При этом он слово «портрет» произнёс почти по-французски, без русского аканья, отчего его фраза прозвучала прямо-таки как приговор моему невежеству. Для Петра Степановича это была вовсе не какая-то картина, а один из многих виденных им портретов. Красиво сделанный портрет, искусно, изящно сделанная вещь – вот что это для него означало.

Хотел этого Петя или не хотел, но он оказал большое влияние на развитие моего вкуса. Во всяком случае, я всегда старалась прислушиваться к его мнению и понять, почему вот этой книгой или гравюрой он доволен, а вот эта для него – навоз. Правда, его обращение деликатностью не отличалось, но я никогда не бывала на него в обиде, потому что обычно он был кругом прав. Был однажды вот такой случай.

Сидела я в товароведке одна-одинёшенька. В магазине – ни Веры, ни Александры Фроловны, ни Елены Павловны. Работала я тогда от силы год-полтора, и опыта у меня не было никакого. Предлагает мне какой-то мужчина ярко расписанную книжку А. С. Пушкина, кажется, «Сказку о царе Салтане» на французском языке. Спрашивается, кому нужен Пушкин на французском языке? На всякий случай, я решила посмотреть, кто художник-иллюстратор. Вижу: какая-то Наталья Гончарова. До сих пор я о такой не слыхивала. Слава богу, успела сообразить, что это вовсе не жена Пушкина, а её тёзка. Повертела я эту книжку в руках так и сяк и говорю:

– В продажу – три пятьдесят, на руки – два восемьдесят. Мужчина произносит сакраментальную фразу:

– А побольше нельзя?

Я пожала плечами и пошла советоваться к Фире. Оторвала её от какого-то захватывающего разговора, сунула ей книжку говорю:

– Дороже трёх пятидесяти можно поставить? Фира скользнула по книжке небрежным взглядом.

– Ну, поставь четыре, если просит.

Короче, отдал человек книжку за четыре рубля и не успел он получить деньги, как из очереди вдруг высунулся потрясающе красивый мужчина, который досель со мной, правда, вежливо здоровался, но никогда в разговор не вступал – Виктор Ефимович М-с. И так ласково он мне говорит:

– Таня, можно мне посмотреть эту книгу?

Ну, вообще-то нам из товароведки книги показывать не разрешалось, однако разве перед таким красавцем устоишь? Даром, что нас с Верой всякий раз в пот бросало, когда М-с приносил сдавать свои книги: славился он своим умением почти бесследно сводить библиотечные печати с титульных листов краденых книг. Мы обычно просто носами водили по его книгам, стараясь уловить слабый запах уксуса или углядеть следы сведенных печатей, а Виктор Ефимович терпеливо ждал, когда мы бросим это бесплодное занятие, не произнося ни единого слова. Тут же он сделался прямо сахар и мёд:

– Таня, вам самой эта книга не нужна? Можно мне её купить?

– Ну, купите, – буркнула я.

Виктор Ефимович повернулся на каблуке и буквально через секунду принёс мне чек. Схватил книгу и мгновенно испарился. Через полчаса мне позвонил Петр Степанович:

– Что же это вы, Татьяна Львовна, без меня хорошие книги оцениваете и продаёте? Да ещё кому?

– Какие книги, Пётр Степанович?

– А Наталью Гончарову М-су кто продал?

– Так это Пушкин на французском языке, Пётр Степанович!

– Наплевать, что Пушкин! А художник – Наталья Гончарова, из «Мира искусства», и цена этой книги – минимум тридцать рублей.

– Пётр Степанович, так я же к Фире подходила, мы посоветовались…

– Ваша Фира – дура, и вы, Татьяна Львовна, – тоже дура. Со мной надо было советоваться. До свидания.

Вот так. А книга действительно была очень редкая и очень ценная. Во всяком случае, за семнадцать лет мне подобная ни разу больше не попалась.

Вообще хвалить кого-либо Пётр Степанович очень не любит, не то что ругать. Если Петя тебя никаким прозвищем не наградил, считай, что очень хорошо к тебе относится. Он любит давать какие-нибудь прозвища или клички и повторяет их на все лады, как только увидит предмет своего остроумия. Например, приходил к нам некий Дольберг, старый еврей, приносивший нам на продажу ворохи каталогов зарубежных аукционов произведений искусства. Доставались они ему даром, а просил он за них дорого и всегда скандалил по этому поводу. Внешне он походил на старого гнома, маленького, злого и толстого, и часто приходил с приятелем, тоже походившим на старого гнома, только худого, и тоже недоброго. Потом стал приходить один, возможно, приятель его и умер, сам Дольберг приутих, перестал скандалить и часто, придя в магазин, садился в кресло в центре зала и мирно засыпал. Спал он до тех пор, пока Фира не обращалась к нему персонально:

– Товарищ Дольберг, просьба нас не задерживать! Наш магазин закрывается.

Естественно, глазастый Петя быстро заприметил этого Дольберга и как-то спросил меня:

– Таня, а что это за старикашка спит там в кресле каждый вечер?

– Дольберг, Пётр Степанович.

– Как?

– Доль-берг.

– А-а… Кто ж он такой?

Я рассказала Пете, что знала. Дня через два Пётр Степанович снова увидел спящего Дольберга и снова спросил меня, как его фамилия. Я рассердилась.

– Пётр Степанович, ну сколько можно спрашивать! Я же вам говорила уже сто раз: Доо-о-льберг!

С тех пор Пётр Степанович всякий раз, увидев спящего гнома, с удовольствием повторял не то для меня, не то для себя:

– А вот этого старикашки фамилия Дольберг.

И это звучало, словно заклинание. Даже я, заметив знакомую фигуру в кресле, стала говорить сама себе:

– А вот этого старикашки фамилия Дольберг.

Другим нашим постоянным покупателем, приходившим к нам каждый день, а в субботу даже два раза, был Миша Тарасенков, художник с телевидения. Мишка – добрый малый и бессребреник, влюблённый во Францию XVII–XVIII веков. Денег на дорогие книги ему, конечно, не хватало, хотя мы иногда специально для него старались купить что-то подешевле. Часто, купив книгу, он приносил её нам через