На следующий день пришла телеграмма от Моберли Белла. Редактор просил Моррисона написать для «Таймс» шестьсот пятьдесят слов о том, как развиваются события на фронте.

Наконец-то хорошие новости!

Теперь у Моррисона была веская причина срочно отправиться в Тяньцзинь. Будучи центром финансовой, научной и журналистской активности в Северном Китае и главным торговым портом страны, Тяньцзинь являл собой средоточие полезных контактов — как среди иностранцев, так и среди китайцев. Не зря же говорили: пусть все решения принимаются в Пекине, но чтобы услышать о них, надо ехать в Тяньцзинь. Моррисону не было нужды убеждать себя в необходимости этой поездки. Он готов был немедленно тронуться в путь.

— Рад, что едем в Тяньцзинь, Куан? — Хозяин и слуга стояли на перроне вокзала в ожидании поезда на Тяньцзинь. Была суббота, пятое марта. — Там отличная еда, верно?

— Лучшая в Китае. Соскучились по «собачьим булочкам»?

— Ммм… возможно. — В прошлый раз, когда они были в Тяньцзине, Куан привел Моррисона в местную закусочную, где он попробовал известные китайские булочки с мясом kou bu u baotzu[13]. Булочки были настолько популярны, что шеф-повар, старик Као, по прозвищу Собачник, едва успевал поворачиваться на кухне. Моррисон не мог сказать с уверенностью, что булочки отличались чем-то особенным, но не стал акцентировать на этом внимание. Когда Куан предложил попробовать что-нибудь еще из местных блюд — например, жареные рогалики из теста и омлет с золотистой фасолью и кунжутом, — журналист предпочел сказаться сытым.

Как нам приветствовать друг друга на людях? И все-таки, почту она не написала?

Табачный дым в вагоне, смешанный с неприятным запахом гнилых зубов и воспаленных десен, напомнил Моррисону о необходимости записаться на прием к стоматологу в Шанхае. Перед глазами снова возникла ослепительная улыбка Игана, и Моррисон, ощутив прилив беспокойства, приоткрыл окно у своего сиденья и с благодарностью вдохнул холодный воздух. Через некоторое время он вернул оконную раму на место. Заметив сидящего впереди русского полковника, с которым однажды встречался, он привстал, чтобы поприветствовать его, и нисколько не удивился тому, что его порыв был встречен без энтузиазма.

После четырех беспокойных часов пути среди насыпных равнин показался Тяньцзинь. Хотя и здесь союзнические войска похозяйничали на славу, нанеся губительный урон вековым стенам города, причудливые ворота и дозорная башня по-прежнему стояли на страже. Долгим и пронзительным свистком поезд возвестил о своем прибытии на станцию, отстроенную для обслуживания иностранных концессий.

Сойдя на перрон, Моррисон всей грудью вдохнул воздух Тяньцзиня, куда более соленый и бодрящий, чем в закрытом и пыльном Пекине. Он не успел размять затекшие ноги, как перед ними возникла толпа рикш. После коротких и напряженных переговоров, в ходе которых Куан дважды порывался уйти, но его тут же возвращали, рикши деловито погрузили обоих на мягкие сиденья повозок.

Рикша Моррисона так резво взял с места, что журналисту пришлось схватиться за поручни, чтобы удержать равновесие. Повозка понеслась в город, сопровождаемая кружащим в безоблачном голубом небе ястребом.

Сердце Моррисона учащенно билось в такт ритму, отбиваемому ногами рикши по щебеночной дороге. Когда они приблизились к зоне итальянской концессии, рикша остановился, чтобы заплатить пограничный налог рябому китайскому полицейскому и его кучерявому коллеге-итальянцу. Сделка длилась, казалось, целую вечность. Наконец они пересекли мост через реку Пей-хо, и их встретила зона французской концессии с ее серочерепичными замками, создающими иллюзию Парижа. Следующая остановка пришлась на пограничный пост перед въездом в концессию британскую. Салют от усатого сикха в черном тюрбане — и вот они влились в плотный поток транспорта на Виктория-роуд — Уолл-стрит Тяньцзиня, — лавируя среди суетливых рикш, одноконных экипажей и подвод, бледных важных мужчин верхом на конях, смуглых фермеров с набитыми урожаем тележками и коробейников с гружеными лотками.

Богатейший город Северного Китая имел собственное электричество и телефонную связь, а повозки рикш — резиновые покрышки. Европейские, русские, японские и китайские торговцы, предприниматели и инвесторы оккупировали великолепные общественные здания, банки, торговые фирмы и офисы горнодобывающих компаний, которые тянулись по обеим сторонам улицы.

Если Пекин напоминал неспешного, одетого в шелка мандарина, который так загадочно принимал своих гостей, что им проще было угадать намерения хозяина по уготованному им месту за столом, чем по его словам, Тяньцзинь — во всяком случае, его иностранный сектор — можно было сравнить с щеголеватым компрадором в мягкой фетровой шляпе, свободно изъясняющимся на двух-трех языках, одним из которых обязательно был бизнес. Основательность колониальной архитектуры Виктория-роуд провозглашала прочность и постоянство британского присутствия на Дальнем Востоке. Но, по крайней мере сегодня, восторг перед величием империи не преобладал во взбудораженных мыслях Моррисона.

Наконец повозка остановилась у парка Виктории, городского сада, разбитого на месте бывшего болота. Кованая железная эстрада для оркестра, мощеные дорожки, внушительный пожарный колокол служили украшением парка, замышлявшегося для услады иностранцев — из китайцев сюда допускали только тех, кто присматривал за их детьми. Готическое здание Гордон-Холла с его зубчатыми стенами по одну сторону аллеи смотрело прямо на веранду с колоннами отеля «Астор Хаус», который и был конечным пунктом путешествия Моррисона.

В Тяньцзине восставшие «боксеры» выпустили в концессионеров больше снарядов, чем обрушилось на южноафриканский город Ледисмит за время его четырехмесячной осады в ходе англо-бурской войны того же года. Роскошный «Астор Хаус» тоже получил свою порцию разрушений, но сейчас был восстановлен в своем прежнем великолепии. Благодаря экономической мощи иностранных концессий и репарациям, которые пришлось заплатить униженному китайскому правительству, стены отеля сохранили куда меньше боевых отметин, нежели участок, Великой стены у Головы дракона.

Оставив Куана разбираться с рикшами, Моррисон через обрамленный пальмами в кадках парадный вход зашел в элегантное лобби, поскрипывая сапогами по паркету из липового дерева. Менеджер, мистер Морлинг, поднялся из-за стойки администратора под королевской лестницей, и удивление в его взгляде тут же сменилось почтением.

— Доктор Моррисон? Какая радость снова видеть вас!

— Я тоже рад.

Сгорая от нетерпения, Моррисон проследовал за гостиничным служащим по лабиринту коридоров, покрытых деревянными панелями, к своему номеру с видом на парк Виктория. Обстановку комнаты составляли пара кресел, обитых той же цветастой тканью, что и шторы на окнах, маленький столик, который украшала фарфоровая ваза с цветами из шелка, комод, гардероб и широкая кровать с одеялом из гагачьего пуха. Кровать была в португальском стиле — на четырех столбах с резьбой в виде нанизанных деревянных шаров. Конечно, это был не самый большой и роскошный из номеров «Астор Хауса», но лучший из того, что мог себе позволить Моррисон. Пока Куан распаковывал вещи, Моррисон набросал несколько записок, которые Куану надлежало разнести по адресам знакомых Моррисона, извещая их о приезде. К сожалению, Дюма возвращался в город лишь завтра.