Покончив с записками, Моррисон вышел из отеля и под бледными лучами весеннего солнца направился к дому своего приятеля и соотечественника, майора Джорджа Филдинга Мензиса.

В Тяньцзине Мензис был уважаемым человеком и тоже наслаждался славой героя. Во время осады города, когда британские подданные и китайские христиане укрылись в подвалах «Астор Хауса», Мензис взял на себя командование обороной. Под его руководством новообращенные возвели баррикаду длиной в целую милю вдоль Банд-роуд. Строили из всего, что попадалось под руку, — пакетов из-под сгущенки, клубков верблюжьей шерсти, даже меха. Ныне он служил в армии имперского наместника Юань Шикая — человека, которым Моррисон восхищался. При всем при этом Моррисон втайне считал своего соотечественника непроходимым тупицей. В дневнике он жаловался на то, что Мензис был самым большим занудой во всем Китае: «У меня открывается носовое кровотечение, когда в доме появляется Мензис…»

Мензис даже не догадывался о том, что находится в такой немилости у Моррисона. Как и большинство австралийцев, Мензис до сих пор испытывал благоговейный трепет перед подвигом Моррисона, в молодости повторившего пеший маршрут великих исследователей Бёрка[14]и Уиллса[15]. Впрочем, в этом у майора был личный интерес: Роберт О’Хара Бёрк приходился ему дядей. Так что его патетическим благодарностям в адрес Моррисона не суждено было иссякнуть. «Да благословит тебя Господь за твою доброту, — написал он однажды. — Я в вечном долгу перед тобой за все, что ты сделал в память о моем дяде. И делом постараюсь доказать тебе свою преданность».

Внутренне поморщившись от собственного лицемерия, Моррисон постучал в дверь дома Мензиса. Пора было истребовать должок.

— Джордж Эрнест! — Лицо Мензиса выражало удивление и восторг. Он тепло пожал руку Моррисона. — Чем обязан такой чести? — Голос у Мензиса был таким же звучным и глубоким, как у Моррисона.

Моррисон нацепил маску добродушия:

— Я хотел попросить тебя об услуге.

Меньше чем через час мужчины стояли у ворот резиденции Рэгсдейлов на территории американской концессии, по соседству с британской. Моррисон расправил полы пиджака и пробежался рукой по волосам. Рядом с ним Мензис вытянулся в струнку, словно перед военным смотром, — это должно было усыпить любые подозрения миссис Рэгсдейл в отношении истинных намерений Моррисона.

A-Лонг, старший бой Рэгсдейлов, открыл дверь. Забрав визитные карточки, он провел их в гостиную, вышел, вернулся с чашками жасминного чая и только после этого удалился сообщить дамам о приходе гостей. Моррисон, пылая от волнения, попытался успокоить себя изучением декора. Его взгляд задержался на копии известной картины конца девятнадцатого века «Доктор» — портрет хирурга, осматривающего больного ребенка, кисти Люка Филдеса. Моррисон сделал мысленную пометку для Дюма: оба они давно заметили, что те, кто пытается убедить окружающих в своей респектабельности, обязательно вешают у Себя в гостиной копию именно этой картины.

Мензис проследил за направлением взгляда Моррисона.

— Великолепное полотно, — с надеждой в голосе прокомментировал он.

— В самом деле, — с непроницаемым лицом ответил Моррисон.

На лестнице послышались женские шаги. Моррисон поспешил накрыть крышкой свою чашку, и она задребезжала. Мужчины встали. Шаги приближались. Но они явно не были легкой поступью молодой женщины.

— Миссис Рэгсдейл. Спасибо, что приняли нас. Я полагаю, вы хорошо знакомы с майором Джорджем Мензисом.

Миссис Рэгсдейл сделала вид, что очень рада видеть обоих. Однако, когда Моррисон осведомился о мисс Перкинс, на лице миссис Рэгсдейл отразилась такая скорбь, что на какой-то миг Моррисон с ужасом подумал, что Мэй либо умерла, либо вернулась домой в Калифорнию, и у него сжалось сердце.

— Мисс Перкинс крайне нездорова, — сообщила миссис Рэгсдейл. — Боюсь, она слегла с гриппом.

Моррисон, испытав облегчение, тут же предложил свои услуги:

— В конце концов, я доктор медицины.

Миссис Рэгсдейл всплеснула руками:

— Да благословит вас господь, доктор Моррисон! Но она спит. Думаю, не стоит беспокоить ее.

— Конечно, — согласился он, с волнением представив ее в постели.

— Я наложила ей на горло компресс с гусиным жиром, — заверила его миссис Рэгсдейл. — И отпаиваю ее чаем с лимоном.

Моррисон с трудом выдавил из себя улыбку:

— Вижу, она в надежных руках. Пожалуйста, передайте ей наши искренние пожелания скорейшего выздоровления.

— Я все-таки надеюсь, что вы, джентльмены, в любом случае придете отобедать с нами сегодня вечером. Для нас с мистером Рэгсдейлом это будет огромная честь.

Мензис вежливо отклонил приглашение, правильно угадав, что уже исполнил свою миссию. Моррисон согласился прийти.

Возможно, ей станет лучше и она спустится к столу. Прошу тебя, Господи!

Когда вечером он вернулся, Мэй по-прежнему была слишком больна, чтобы присоединиться к ним. Однако сознание того, что он находится под одной крышей со столь прелестным созданием, возбудило его настолько, что вдохновило на необычайное остроумие и разговорчивость за столом, где, помимо него, находились Эдвин Клаф из «Нью-Йорк джорнал» и другие, не столь именитые, корреспонденты, так что позже в своем дневнике он написал: «Я развлекал их очень мило, если не сказать блестяще».

На следующий день Моррисон, уже в одиночку, снова явился к Рэгсдейлам.

— Мне очень жаль, — опечаленно произнесла миссис Рэгсдейл. — Мисс Перкинс поправляется, но все равно она еще очень слаба, чтобы принимать гостей. Сегодня утром она даже не смогла пойти с нами в церковь. Прошу вас, выпейте чаю.

Моррисон остался на положенные десять минут, после чего под предлогом неотложной встречи откланялся.

Седьмого марта, в его третий вечер в Тяньцзине, Моррисон наконец-то встретился с Дюма, который вернулся в город, в «Тяньцзинь Клаб», где их ждал скромный ужин — рыбный суп, жареный ягненок, зеленый горошек, картофель и сливовый пудинг.

— Как продвигаются дела с нашей юной наследницей? — спросил Дюма, смахивая с усов остатки подливки.

— Никак. У нее грипп.

— Ты что же, так и не виделся с нею?

— Нет. — При этом нельзя было сказать, что он не пытался. Он отправил столько любовных записок, сколько приличествовало дружеской заботе о здоровье. Но ни на одну из них не получил ответа. Он заходил к Рэгсдейлам еще несколько раз, чувствуя, что его намерения прозрачны, как стекло. И неизменно ему отвечали: Мэй слишком больна, чтобы спуститься вниз. Впрочем, сейчас он не видел смысла посвящать Дюма в такие подробности. — Я был ужасно занят все эти дни, — равнодушно пожал он плечами. — И некогда было думать об этом.