— Полагаю, я бы не выдержал, если бы не Фил. Он играл роль буфера между мной и отцом и помогал мне, защищая мое право выбрать свой собственный путь и время от времени отводя от меня отеческий гнев. Когда отец, указывая на спортивные трофеи Фила, спрашивал меня, почему я не могу повторить его достижения, Фил, возражая отцу, говорил, что все это лишь символы преходящих моментов жизни, что они быстро забудутся, тогда как мои научные работы будут вспоминаться и после того, как спортивные трофеи потускнеют и потеряют свой вид. Я считаю, что решение Фила уйти из профессионального футбола и заняться юриспруденцией помогло и мне встать на собственную дорогу.

Постепенно Тори становилось ясно, почему Девон с такой готовностью откликнулся на просьбу брата и немедленно полетел к нему. Он относился к тем людям, которые долго помнят добро и чувствуют себя постоянными должниками тех, кто помог им, хотя, как в случае с Филом, это могло быть очень давно, почти в детстве. К тому же все поведение Девона свидетельствовало о его собственной силе характера и великодушии — ведь Девон никогда, судя по всему, не питал ни малейшей неприязни к брату, который был любимым сыном. Напротив, он чувствовал себя обязанным и признательным брату за его поддержку и — это было очевидно — очень любил Филиппа.

Тори так близко к сердцу приняла рассказ Девона, что почувствовала, как какой-то предательский комок встал в горле. С трудом проглотив его, она спросила:

— А что стало с сестрой? Как она живет?

Его лицо озарила мягкая улыбка:

— Она решила строить жизнь по-своему. И ей это удалось, причем без всяких волнений и лишних тревог. Дженни очень волевой человек. Она без всякой помощи поступила в колледж и закончила его. Уже после поступления мы с Филом помогали ей, чем могли. Помогал и отец, когда узнал, что она учится, но в основном она все сделала сама. Сейчас Дженни работает учительницей в школе, преподает историю.

— Ты видишься с отцом?

— Да, конечно. — Его голос наполнился печалью. — Мы давно помирились. Правда, отец, по-прежнему не интересуется моей работой, но, думаю, уважает меня за то, что мне удалось сделать. Мы видимся несколько раз в году, когда вся наша семья собирается вместе, или у меня появляется возможность навестить его.

Слушая Девона, Тори не могла отвести взгляд от ясных линий его профиля. Она вспомнила своего отца, которого очень любила и уважала, и снова почувствовала вставший в горле комок. Хотя Девон и сказал, что ему удалось урегулировать свои отношения с отцом, Тори понимала, как все это нелегко для него. И неожиданно для себя самой вдруг положила свою ладонь на его руку.

— Извини, Девон.

Он посмотрел на нее с благодарностью за это мимолетное прикосновение, полное искреннего участия. Потом улыбнулся:

— Все это уже в прошлом.

Но Тори рассудительно произнесла:

— Нет, эти воспоминания — словно наши тени, они постоянно сопровождают нас.

— Возможно. — Девон улыбнулся, его зеленые глаза потеплели. — И я очень рад, что ты решила… в определенном смысле уподобиться на некоторое время моей тени. Я очень рад, что моя цыганка рискнула полететь со мной.

Он снова сосредоточенно занялся приборами — самолет менял курс, и Тори, положив руки на колени, молча глядела на проплывавшее за бортом сплошное облако тумана.

Только теперь она поняла, насколько он раним. Вот она, его ахиллесова пята. Отец, не считавшийся с его призванием и недооценивавший выбранную им профессию… Женщина, отрицательно относившаяся к делу всей его жизни… Тори думала о сидевшем рядом с ней ярком и непростом человеке, который приоткрыл ей свою душу, и ощущала, как в ней поднимается чувство протеста и боль за него. Неужели именно отец невольно способствовал воспитанию в сыне такого самообладания, необходимого, чтобы оградить себя от презрения и насмешек? Самообладания, за которым скрываются решимость и внутренняя сила?

Тори вспомнила, как Девон относился к поэзии, цветам, к ее котенку, вспомнила его неиссякаемый юмор, оттачивавший ее собственное остроумие и заставлявший ее смеяться до колик в животе. Она думала о его древних цыганских глазах, о его постоянной настороженности и способности терпеливо ждать.

И Тори поняла, как прав был Девон, что не торопил ее. Она добилась своего: увидела, как он теряет самообладание, увидела витавшую над ним тень прошлого, его ахиллесову пяту. Более того, она увидела его с иной точки зрения, другими глазами. Глазами не только женщины или художника — в ней соединилось и то, и другое. На какое-то мгновение Девон предстал перед ней так ясно, как если бы она писала его портрет.

Или если бы полюбила его.

Немногим более часа прошло с тех пор, как Тори и Девон приземлились на Бермудах. За это время они успели наполнить баки горючим и благополучно взять на борт самолета двух Йорков — Филиппа и Анжелу.

Девон сказал Тори, чтобы она вытянула ноги и немного отдохнула, пока он сходит за братом и невесткой, потому что им тут же предстояло лететь обратно. Паспорт у нее был с собой, но никто его у нее так и не спросил. Во время стоянки она решила прогуляться по бетонированной дорожке аэродрома и посмотреть, как происходит заправка. Когда Тори вернулась, все уже находились в самолете. Ей было несколько неловко, и в то же время забавно видеть, как они внимательно разглядывают ее.

Компания все время острила и веселилась — особенно когда Филипп, явно шутя, объявил, что они с женой надоели друг другу, а Анжела в ответ попросила у Девона разрешения пересесть к нему в кабину летчика. Таким образом Тори осталась в небольшом, но роскошно отделанном салоне вместе с Филиппом.

Тори подождала, пока они не взлетели, расстегнула ремни и повернулась к Филу с милой улыбкой. Она сразу же поняла, что привязанность Девона к брату была взаимной, а также и то, что Филипп специально устроил так, что они остались с ней наедине, чтобы выяснить, что представляет собой женщина, у которой роман с его братом.

— Ты начнешь меня расспрашивать прямо сейчас или немного подождешь? — сухо спросила она его.

Филипп смутился.

— Неужели мое любопытство так очевидно?

— Да, очень. — Она улыбнулась. — Но это даже лестно. Ты в самом деле так беспокоишься о своем брате?

— Мы оба заботимся друг о друге, — сказал он уверенно.

Тори молча посмотрела на него. Сходство братьев было несомненным: они были одного роста, у обоих те же зеленые глаза под широко разлетающимися бровями, упрямый рот и решительный подбородок. Правда, Филипп был не рыжим, а темноволосым, и глаза имели более темный оттенок. И если в нем отсутствовала свойственная его брату притягательная, хотя и скрытая, внутренняя сила, то она компенсировалась какой-то особой просветленностью и добродушным обаянием.

— Я думаю, что при таком отце вам это было просто необходимо, — произнесла она после паузы.

Филипп удивленно взглянул на нее: