и Биорн, и Торнвальд, и Сигурд, друг младшего брата Эйрика Весельчака Харальда, который слагал о походах такие красивые песни, что воины, открыв рты, могли слушать их часами. Где сам Харальд Веселый? Пал с мечом в руке, сражаясь с чернолицыми маврами в Испании… Да, все они там, в Валгалле, пируют с самим Одином. Лишь отца Эйрика, Эйнара, нет среди доблестных. Впрочем, год от года крепла уверенность, что все, что говорили люди о том, кто настоящий его отец, — правда. В самых безвыходных, самых отчаянных ситуациях выручал он своего сына, словно ждал чего-то, оттягивая их встречу. Одно плохо: нет у конунга наследников, старшие сыновья погибли в бою (один, сражаясь бок о бок с отцом, а второй, остававшийся как-то за старшего вместо Эйрика, в стычке с соседями, которые убили тогда же и самого младшего). Вернувшийся из похода конунг жестоко посчитался с врагами, но… детей-то все равно не вернуть. Надо взять новую жену…

Внимание конунга привлекла худощавая фигурка одетого в лохмотья мальчишки, выбежавшего, похоже, из одной из стоявших на окраине селения хижин. Парень то и дело оглядывался на гнавшегося за ним могучего разъяренного воина с секирой в руке. Расстояние между ними быстро сокращалось. Увидев перед собой Эйрика, мальчишка метнулся было в сторону, но поскользнулся и упал, растянувшись на грязной истоптанной земле. Он тут же вскочил, но конунг преградил ему путь. В глазах мальчика блеснуло отчаяние маленького затравленного зверька. Эйрик даже не успел отскочить: из-под лохмотьев рваного грязного рукава рубахи молнией блеснуло стальное лезвие, и парень, прыгнув с проворством кошки, ударил конунга в грудь. Лезвие кинжала чиркнуло о железо франкской кольчуги, которую викинг предпочитал традиционной для большинства своих соплеменников кожаной куртке с нашитыми металлическими чешуйками. Одной рукой Эйрик схватил смельчака за запястье и с такой силой сжал пальцы, что мальчик, вскрикнув от боли, выронил свое оружие. Тыльной стороной ладони конунг ударил маленького отчаянного сакса по щеке. Тот снова упал в грязь, и в глазах его Эйрик не увидел страха — одну лишь ярость.

Конунг поднял с земли кинжал, потрогал пальцем острое лезвие и с удивлением посмотрел на серебряную голову волка с оскаленной пастью, что венчала деревянную рукоять. Оружие показалось Эйрику знакомым, когда-то, тут он ошибиться не мог, ему доводилось держать в руках этот кинжал.

Конунг нахмурился.

— Постой, Рагнар! — крикнул он подбежавшему преследователю, который уже взмахнул своей секирой, занося ее над головой жертвы. — Опусти топор.

Воин бросил недовольный взгляд на конунга, даже такой предводитель, как Эйрик, прозванный Бесстрашным, не может запретить викингу убить врага.

— Он ранил меня, — сердито крикнул Рагнар, но все же нехотя опустил свое оружие.

Эйрик увидел, что из рассеченного рукава куртки воина сочится кровь. Конунг посмотрел на кинжал, который держал в руках, а затем перевел взгляд на лежавшего на земле мальчика.

— Он хотел отнять у меня это, — неожиданно хрипловатым, ломающимся голосом выкрикнул волчонок, коверкая родной язык Эйрика.

Конунг вновь с удивлением посмотрел на оружие, которое вполне могло оборвать его жизнь, если бы не кольчуга.

— Откуда он у тебя?

— Его дала мне моя мать, — гордо вскинув голову, сказал мальчик и добавил, показав пальцем на Рагнара: — А он хотел отнять.

Эйрик посмотрел на воина.

— Дай я убью его, Эйрик, — сказал тот.

— Подожди… — Конунг с сомнением покачал головой. — Мне знаком этот кинжал. Ты можешь встать, — сказал он мальчику и спросил: — А кто твоя мать?

Паренек не спеша поднялся, выпрямился и совсем как взрослый посмотрел Эйрику в глаза.

— Надо убить его, — упрямо твердил Рагнар. — Он осмелился напасть на викинга и заслуживает за это смерти.

— Подожди, Рагнар, — отмахнулся от воина Эйрик и вновь спросил мальчика: — Так кто твоя мать? И кто ты?

Мальчик гордо вскинул подбородок.

— Я — Беовульф, сын Ульрики, колдуньи. Она умерла в прошлом году.

— Беовульф? — переспросил Эйрик.

— Да, но все здесь называют меня волчонком.

— Почему?

— Потому что мой отец — волк, — твердо ответил мальчик, глядя в глаза викингу. — Мать говорила, что он придет за мной с востока через тринадцать лун после того, как боги возьмут ее. — Беовульф показал пальцем в сторону моря. Он придет, чтобы сделать из меня воина. Она научила меня языку норманнов, чтобы я мог говорить со своим отцом.

— Так выходит, что твой отец не волк, а человек, раз он может говорить? — спросил Эйрик.

— Он и волк, и человек.

— И кто же он?

— Ты, — твердо произнес Беовульф.

* * *

Климов подскочил в постели и, вытаращив глаза, уставился прямо в темноту, разбавленную жидковатым светом близившегося утра. Затем с опаской огляделся вокруг, точно ожидая, что из предрассветной мглы, наполнившей комнату, на него прыгнет Рагнар с секирой, или Эйрик с мечом, или Беовульф с кинжалом. Убедившись, что в комнате он совершенно один, Саша, тяжело вздохнув, рухнул обратно на подушку и с опаской закрыл глаза, ожидая, что, чего доброго, снова встретится с привидевшимися ему героями необычайно отчетливого сна.

— Часть вторая, продолжение следует, — прошептал он плохо слушавшимися спросонья губами и, ощущая боль в черепной коробке, подумал: «Кажется, я с вечера хватил лишнего. Пьянство в одиночестве — признак прогрессирующего алкоголизма. Кошмар ночи сменяется ужасом утра».

Полежав немного и утвердившись, что просто так уснуть ему уже не удастся, Климов приподнялся на локте. Еле разлепив отягощенные излишними возлияниями веки и дождавшись, когда запрыгавшие было поначалу кроваво-красные иероглифы на дисплее стоявшего прямо на телевизоре будильника фирмы «Daewoo» сложатся в различимые глазу цифры, Саша установил, что пробудился в начале пятого утра.

«Ну и денек, — подумал Саша, вспоминая все случившееся с ним накануне. — И ночка не хуже, а утро так просто божественное».

По дороге с лапотниковской латифундии Климов пробил колесо, а так как запаски у него не оказалось, то до города он добирался с большими приключениями. На последнюю имевшуюся у него наличность Саша приобрел в частной придорожной авторемонтной шарашке старое колесо, еще какое-то время ушло на то, чтобы его поставить. Одним словом, у профессора Стародумцева Климов появился только в одиннадцать часов вечера. Господи! Как прыгал дедок вокруг стоившего Саше таких нервов ларца. Он почти не сокрушался об отсутствующем мече, на который ему все-таки тоже очень хотелось посмотреть. Главное ведь — получил, чудак, свою конфетку. Он так впился глазами в пергаменты, которых касался с величайшей бережностью, точно христианин-фанатик страниц Священного Писания, что совершенно забыл о своем госте, которому предложил выпить кофейку и виски, привезенного ему приятелем-англичанином аж из самой Шотландии. Саша так устал,