очередную кару? Я не могу позволить, чтобы это случилось, но Дункану недолго проследить за Стюартом от паба и, будем надеяться, понаблюдать за ним из тени, и на этот раз лучше бы ему присматривать за окаянным фермером всю ночь.

— Что-то мне расхотелось праздновать, — вздыхает Зои.

— Правда? А я воспринимаю это как победу, — отвечаю я, снова делая большой глоток пива, чтобы унять волнение.

— Неужели ты совсем их не боишься? — спрашивает меня Зои. — Лично я насмерть перепугалась.

Я тоже. Но:

— Если позволишь им запугать себя, значит, они взяли верх.

Вечер испорчен, и мы быстро закругляемся.

На улице Дункан стоит прислонившись к своему пикапу. Я прощаюсь с коллегами и подхожу к нему.

— Вы выпили, вам нельзя садиться за руль, — говорит он, открывая передо мной дверцу.

Он отвозит меня домой. Окна в кабине закрыты: ну и вонь, у меня даже дыхание перехватывает.

— Вы проследили за ним до дому? — спрашиваю я. — Лэйни не пострадает?

Дункан не отвечает.

— Стюарт просто рассвирепел сегодня, Дункан.

— Знаю. Наверно, вам стоит подумать, разумно ли с ним пререкаться.

Я открываю рот, но не нахожу нужных слов. Он прав, и теперь, когда мой гнев остыл, я это ясно вижу. А с другой стороны, не прав. За бешенство мужчины, за его агрессивность несет ответственность только он сам.

— Как же положить этому конец? — спрашиваю я. — Как, если никто не говорит ни слова из страха перед ним?

Дункан долго молчит, потом признается:

— Я оставил там человека.

Меня охватывает волна облегчения.

— Хочу, чтобы он знал, что я за ним наблюдаю. Мы доезжаем до поворота на нашу улицу.

— Я доберусь пешком от вашего дома, — говорю я.

Мне нужно освежиться, а то щеки пылают. Он сворачивает на подъездную дорогу и останавливает машину у своего дома, такого же, как мой, но не из голубого, а из серого камня. По крыльцу скачет к нам в темноте пес. Пока Дункан здоровается с черно-белым колли, я направляюсь к лесной тропинке.

— Спокойной ночи.

— Не забывайте, что волки гуляют на воле, — предупреждает Дункан.

Я киваю.

Он задумчиво смотрит на меня.

— Один совет от местного жителя гостю.

— Я не гость.

— Рано или поздно вы уедете, когда ваши животные умрут. — Будничный тон, словно пощечина. — Это место у черта на рогах, — говорит мне Дункан. — Не портите отношения со здешними людьми. Мы все тут нуждаемся в помощи. В таких краях от одиночества можно сойти с ума.

— Потому-то вы и бросились сегодня нам на помощь? — язвительно спрашиваю я. — Из гражданской ответственности?

— По моему опыту, коп может создать проблему там, где ее нет.

Я нахожу в темноте его глаза.

— Проблема была, Дункан.

После долгого молчания он произносит:

— Мои извинения. Я неверно истолковал. — Потом: — Вы похожи на женщину, которая может справиться с двумя пьяными баранами.

— А почему я должна это делать?

Он наклоняет голову, чтобы отдать должное этому аргументу.

— Вам здесь ничего не грозит, Инти. Я наблюдаю. Слова щекочут мне шею. В груди что-то трепещет.

— Я бы больше беспокоился о том, что там, — добавляет Дункан, кивая на деревья, холмы, горы и вересковые пустоши. — Вы, должно быть, хорошо знаете монстров, юная волчица.

— Никогда не встречалась с ними в дикой природе. Там они не живут.

В воздухе между нами что-то меняется. А может, это щемящее чувство было всегда. Не знаю, что это, но от выражения его взгляда я наполняюсь досадой и испытываю необходимость заставить его посмотреть на мир моими глазами, заставить его понять, и, кажется, я хочу этого, потому что на самом деле хочу его.

Я уже давно не испытывала ни к кому влечения, и это желание меня удивляет.

Я принимаю решение и говорю:

— Можно показать вам кое-что?

— Где?

— В доме.

Дункан не отвечает, раздумывает. Пустить ли в жилище волка? Он ведет меня в тепло. Задняя дверь открывается сразу в кухню из камня и дерева. Я встаю около подоконника и усиливаю звук своего телефона.

Дункан настороженно ждет у двери и не тянется к выключателю, лишь красные угли в печке едва освещают его фигуру.

— Идите сюда, — говорю я.

Медленно, с каким-то болезненным шарканьем он подходит, становится близко.

— Закройте глаза.

Не уверена, что с охотой, но он подчиняется, опускает веки. Я включаю аудиофайл, и звук постепенно растет, обволакивая нас.

Сначала пение птиц. Перекличка между двумя птахами.

Крик воронов, летающих над головой, шум их крыльев. Чириканье птичек поменьше, песня сверчков в траве, шорох листьев. Малейшие звуки леса, находящиеся в природном равновесии, таком успокоительном, что я вижу, как осанка Дункана меняется, лицо и плечи расслабляются. И потом вступает новый звук, от которого у меня по коже бегут мурашки.

Он похож на отдаленный шум океана.

Или на первые порывы шторма.

Ветер, гуляющий в лесном пологе.

— Так шепчутся волки.

Дункан открывает глаза.

— Две разные стаи беседуют друг с другом, приближаясь.

Жутковато и прекрасно.

— Никто не знал, что у них есть такая привычка, пока это не записали, — объясняю я. — Чисто случайно.

Я хочу, чтобы он увидел волков моими глазами. Я знала, что эта запись поглотит нас, и так оно и происходит.

Дункан подносит мою руку к своим губам.

— Вы замерзли, — шепчет он и ведет меня в спальню.

Я знаю эту темноту. Я уже терялась в ней раньше. Его руки становятся моими, и его губы, и его язык, и вся я внутри него, продвигаюсь глубже, далеко от воздуха. Света нет, только его кожа и мои ощущения, его прикосновения рядом с моими, слишком много, достаточно, чтобы утонуть.

* * *

Я просыпаюсь оттого, что нежные пальцы гладят мне лоб у корней волос.

Яркое дневное солнце освещает его лицо.

— Ты жива.

Я бы сказала, едва жива.

Он сидит рядом со мной на кровати, а колли спит в углу согнутых коленей. Я лежу между хозяи­ном и собакой, запертая с обеих сторон.

— Сколько я проспала?

— Сейчас два часа дня.

— О господи. — Я пытаюсь сесть. — Извини.

Он чуть заметно качает головой, изучая меня.

К коже больно прикасаться; мягкие простыни стали шершавыми. Эгги называет это мое состояние «усталостью от ощущений», и со мной такое бывало всего несколько раз. Тогда мой синдром несколько притупляется.

— Все хорошо?

Я киваю.

— Мне пора идти.

— Я отвезу тебя домой.

— Я пройдусь пешком. Нужно проветриться.

— Мне не нравится, что ты бродишь одна.

— Ты так ничего и не понял вчера вечером? Эти слова заставляют его улыбнуться.

У