Я сообщила папе о болезни его матери, и предложила срочно приехать, если он хочет увидеть ее живой. Он откликнулся и приехал на пару дней, но, увидев неотвратимую реальность собственными глазами, укатил со словами: «Я не могу на это смотреть!». Он, как всегда, оставил смотреть меня – теперь бабушка была только моей ответственностью. Я ухаживала и смотрела за ней до самого конца. Бабушка уже ничего не соображала, ее состояние ухудшалось с каждым днем, и мне приходилось вызывать Скорую помощь почти каждый день. Врачи не предлагали положить её в больницу – 83-летнюю больную женщину просто оставили умирать дома, на глазах у близких.

Однажды я сильно заболела – у меня была ангина и высокая температура. Выпив лекарства и обложив себя компрессами, я с тяжелым предчувствием легла спать. В три часа ночи бабушка в панике ворвалась в нашу комнату – у нее был очередной приступ, и мне опять пришлось вызвать Скорую, которая приехала очень быстро. Санитары сделали бабушке укол, но она не хотела ложиться, потому что всё еще задыхалась. Я так и оставила её сидеть в кровати, а сама вернулась к ребенку, обессилевшая от болезни и усталости. Утром мы с Витей проснулись от какой-то странной тишины – никто не кашлял и не ходил по квартире. Мгновенно в мою душу закралось подозрение, и я настороженно вошла в её комнату. Бабушка продолжала неподвижно сидеть на кровати. Когда я дотронулась до ее руки, она была совершенно холодной… Она так и умерла сидя, сгорбившись, свесив голову вниз, так никем и не утешенная, верившая до конца своих дней, что жизнь – это каторга, а люди – сплошное зло.

Папа приехал через два дня, и мы похоронили бабушку в холодный ноябрьский день – на том же кладбище, на той же площадке под открытым небом, с тем же оркестром, играющим традиционный душераздирающий марш. Процедура повторилась – прошло всего одиннадцать месяцев с тех пор, как я простилась здесь с матерью. Теперь я провожала в последний путь женщину, которая пыталась заменить мне мать.

Передо мной в гробу лежала женщина, с которой я прожила тридцать лет своей жизни. По сути, она была моей матерью – с того самого момента, когда я назвала ее мамой в детской московской больнице. Но по какому-то трагичному стечению обстоятельств, она также стала моим прокурором и соседом по камере, и я стала заложником её ненависти. В результате этого, как бы страшно это ни прозвучало, я стала ждать её смерти, как единственного избавления от всех моих проблем. Я была уверена, что если это случится, то мне больше не придется ненавидеть, сопротивляться, кричать и возмущаться. Что с её уходом улетучится весь яд, которым она так щедро потчевала меня все эти годы. Я верила, что её смерть принесет мне полное освобождение и облегчение.

Теперь я стояла возле бабушкиного гроба,но облегчение почему-то не наступало. Я всё время плакала и смотрела на её, наконец, успокоившееся лицо – в какой-то миг меня пронзила странная, ироничная мысль, что только маска смерти сделала её лицо добрым и умиротворенным. Мы попрощались с ней, и перед тем как, под завывание похоронного марша, гроб опустили в крематорий, я с чувством благодарности поцеловала её в лоб. Мне не пришлось себя заставлять – впервые в жизни мне действительно было её жаль. Только теперь я осознала, что была не единственной узницей этого мучительного тандема – бабушка оказалась такой же узницей. И мне ничего не оставалось, как только горько оплакивать эту женщину – ведь она так и умерла с этими кандалами, и другого шанса стать свободной, как у меня, у неё уже не было…

Вечером мы организовали поминки – пришли только знакомые, соседи и люди, знавшие бабушку довольно хорошо. На следующий день папа с Юлей вернулись в Москву, оставив меня совершенно одну, с 4-летним ребенком на руках – теперь единственным членом моей семьи. После смерти матери у папы больше не было причин приезжать в Киев.

Наступил следующий день, и ещё, и ещё, прошли недели и месяцы, а облегчение по-прежнему не наступало. Даже наоборот, со смертью бабушки жизнь стала казаться ещё более тяжкой ношей – ведь теперь я несла её совершенно одна. Каждое утро я вставала в шесть часов утра, будила ребенка, отвозила его в садик на трамвае, а потом садилась на метро и ехала на работу в другой конец города. На меня свалилось слишком много – работа, учеба в институте, нерешенные проблемы прошлого, воспитание маленького ребенка, который к тому же всё время болел. Это правда, что один в поле боя не воин. Я стояла посреди этого поля, где раньше шли ожесточенные баталии, и видела только черную выжженную землю, покрытую пеплом поражений. Вокруг не было ни одной живой души, которая бы смогла помочь, поддержать или поучаствовать. Все близкие люди покинули меня. Один за другим ушли мама, бабушка, а теперь и отец – он окончательно от меня отвернулся. Один за другим исчезли любимые мужчины и друзья. И незаметно для себя я оказалась в полной изоляции от жизни, в то время как цепкие когти одиночества и безнадежности опустили меня в глубокую черную дыру.

Ты попадаешь в эту дыру не сразу – это очень долгий, истощающий душу процесс… Сначала ты что-то теряешь, но, несмотря на потери, всё еще пытаешься с надеждой смотреть в будущее. Ты раздаешь свою душу по кусочкам – сначала невинность, потом гордость и достоинство, потом умирают твои желания и мечты, и последней – надежда и вера. Но ты продолжаешь автоматически переставлять ноги, хотя что-то поедает тебя живьем. Ты даже не можешь дать этому «что-то» название – диагностика души тебе совершенно незнакома. Ты просто начинаешь терять силы – сначала хромаешь, потом падаешь на колени, опять пытаешься подняться. Потом начинаешь падать всё чаще и чаще…

В какой-то момент ты понимаешь, что всё это время ты шёл никуда, без всякой цели и направления, и теперь твой путь преграждает огромная пропасть. Ты стоишь на самом краю пропасти и чувствуешь, как под ногами оседает почва и катятся вниз камни. Тут силы окончательно покидают тебя, ты теряешь равновесие и летишь вниз… Ты летишь без спасительных крыльев и ремней, но уже больше и не пытаешься спастись! Без всякого сопротивления, ты падаешь на жесткое каменистое дно ущелья, и чувствуешь, как все твои внутренности разрываются на части.

Но самое страшное, что твоё сознание продолжает работать – ты осознаешь всё, что происходит вокруг, но не можешь сдвинуться с места. Каждая клетка, каждая косточка, каждая частичка твоего тела кричит от боли, пытаясь тебе что-то сказать. Но ты не слушаешь, а вместо этого позволяешь душе плакать и тосковать. Тебя одолел полный паралич – ты связан какими-то кандалами и цепями, но ты не знаешь, что это за кандалы, и что это за цепи, и как от них избавиться. Ты просто лежишь на холодных камнях, разбитый, распластанный, не в силах подняться…

Никто не приходит на помощь. Черная дыра – это пустое заброшенное место, куда никто никогда не заглядывает. Ты ничего не видишь и не слышишь, безразлично регистрируя в своем сознании, что тебя куда-то засосало, и ты теперь полностью отрезан от жизни. У этой дыры нет ни цвета, ни запаха – там полный вакуум и мертвая тишина. Её темнота разъедает твои глаза и парализует твою волю… Ты больше уже не чувствуешь себя живым – ты похоронен заживо и накрыт тяжелой могильной плитой. Ты не сопротивляешься и даже не пытаешься подняться. Тебе не хочется… Тебе уже ничего не хочется, совершенно ничего… Твоя душа захлопывается, не в силах больше справиться с обстоятельствами жизни. А сама жизнь становится ненавистной навязчивой подружкой, которую ты отгоняешь из последних, оставшихся у тебя сил. Но она никак не хочет уходить…